Тор поглядел на меня, как на сумасшедшего. А я и в самом деле сошел с ума. Я угрожал ему багром, я осыпал его ужаснейшей бранью. «Сэр, — сказал он, — я такой брани ни от кого не терпел». «Так от меня потерпишь! — кричал я. — Поворачивай лодку, идиот, пес!» У меня ужасно вспыльчивый характер, это настоящее проклятье. Тор казался изумленным, даже напуганным. Он сел и повернул лодку обратно. Я упал на сиденье и закрыл лицо руками. Вероятно, взошла луна, но ночь была туманная, я продрог до костей. В этой жизни, сэр, мы не можем преодолеть свои муки… но постепенно боль от ран утихает. Некоторые утверждают, что подобные удары смертельны, но это не так. Время милосердно.
Ранним утром я вернулся в Лондон. У меня начался приступ лихорадки, и я был в бреду. Надо полагать, я бы покончил с собой, если бы не был столь привычен к оружию… Я и оружие — слишком давние друзья и, вероятно, потому… Впрочем, не могу объяснить, в чем тут дело. Прошло много времени, прежде чем я встал на ноги. Дэлтон выходил меня; его большие, густые усы стали совершенно седыми. О ней мы не говорили. К чему? Разумеется, пришлось улаживать вопрос о разводе… Все это было мне невыразимо противно. Я сказал адвокату, что все надо сделать так, как желает Эйли, но этот человек опять и опять приходил ко мне, с его… ну, не хочу его обижать. Я просил его заявить, что беру вину на себя, но он сказал — как сейчас помню его улыбку, — что это невозможно, правда выплывет наружу, пойдут слухи о сговоре… Я не понимаю всех этих вещей и более того — я их не выношу, они… грязны.
Два года спустя, когда я вернулся в Лондон с русско-турецкой войны, я получил от нее письмо. Оно у меня с собой.
Он вытащил из кожаного бумажника пожелтевший лист бумаги, расправил его на ладони и уставился на него долгим взглядом. Несколько минут он молчал.
— Осенью того же года она умерла в родах. Он ее бросил. К счастью для него, его в том же году убили на индийской границе. Если бы она осталась жива, то в июне будущего года ей было бы тридцать два… Не очень большой возраст… Знаю, я чудак. Но спросите докторов, и они вам скажут, что человек не может излечиться от тяжелой болезни и остаться прежним. Если вас согнуло, то усилие, необходимое для того, чтобы выпрямиться, обязательно ослабит вас в каком-либо другом месте. Я должен и всегда буду хорошо думать о женщинах. Все, что делают и говорят против них, — все это камни, брошенные в Эйли, в ее труп. А вы бы могли сидеть и слушать это?
Как бы подброшенный своим собственным вопросом, он поднялся и принялся ходить взад и вперед. Наконец вернулся на свое место.
— В этом причина, сэр, моего поведения сегодня днем и сегодня вечером. Вы были так добры, что я захотел… все рассказать вам. У нее осталась дочурка — сейчас она у Люси. Мой друг Дэлтон умер. С деньгами не было бы никаких затруднений, но, к несчастью, он пал жертвой позорного мошенничества. На мою долю выпало улаживать его дела… Он так этого и не узнал, но умер без гроша. Он доверился каким-то прощелыгам; надеялся, что они помогут ему разбогатеть. Как я вскоре выяснил, они его разорили. Невозможно было позволить Люси, этой славной женщине, взваливать такую ношу на свои плечи. Я попытался принять расходы на себя, но, понимаете, — он взял меня за рукав, — мне тоже не повезло. По правде говоря, трудно много сэкономить из ста девяноста фунтов в год. Но основной капитал совершенно не тронут, и я получаю сорок семь фунтов десять шиллингов каждый квартал наличными. Я несколько раз чуть не поддался соблазну поместить деньги туда, где проценты больше, но так и не решился. Во всяком случае, долгов у меня нет. Мне пришлось поставить себе за правило не покупать ничего, за что я не могу расплатиться наличными. Ну вот, я самым настоящим образом замучил вас… но я хотел сказать вам… в случае, если что произойдет со мной… Казалось, он вдруг перепугался, весь напрягся, покрутил усики и, бормоча: Ваша необыкновенная доброта! Никогда не забуду! — быстро отвернулся.
Он скрылся. Звук его шагов и стук палки становились все глуше и глуше. Наконец они совсем замерли. Он ушел. Я вдруг поднялся и поспешил вслед за ним. Вскоре я остановился. Что я мог ему сказать?
VIII
На следующий день мне необходимо было съездить в Ниццу, и я вернулся только в полночь. Портье мне передал, что заходил Жюль Леферье. На другое утро, когда я еще был в постели, открылась дверь и появился Жюль. Он был очень бледен, и капельки пота стекали по его щекам.
— Жорж! — сказал он. — Старик умер. Ну, ну! Не волнуйся так. Какой у тебя нелепый вид! Мой слуга упаковывает чемоданы. У меня есть еще полчаса до поезда. Показания я пришлю из Италии. Я свое дело сделал — остальным займись ты. И зачем тебе понадобился этот обед? Какой Дон-Кихот! Какой идиот был этот бедняга! У тебя есть сигара? Слушай! Когда ты последовал за ним, я пошел за теми двумя. Это — мое адское любопытство. Ты можешь представить себе большую глупость? Ну и быстро же шагали те двое! Шли и ощупывали свои щеки, как будто он ударил обоих. Это было смешно. Скоро они меня увидели, потому что у них глаза лезли на лоб — понимаешь, щеки их были отмечены перчаткой. — Лицо Жюля стало снова розоветь, он размахивал сигарой и становился все более и более драматичен. — Они подождали меня. «Ага! сказал один. — Этот господин был с ним. Моего друга зовут барон де ***. Человек, который ударил его, выглядел очень странно; так не будете ли так добры сообщить мне, подобает ли моему другу встретиться с ним?» Каково? Он вел себя оскорбительно! Разве я мог поступиться нашей честью! «Вполне подобает, мосье!» — ответил я. «В таком случае, — сказал он, — пожалуйста, сообщите мне его имя и адрес…» Я не мог вспомнить его имя, а что касается адреса, так я его никогда и не знал!.. Я поразмыслил. «Этого, — сказал я, я не могу сделать по особым причинам». «Ага! — сказал он. — По причинам, которые не позволят нам драться с ним, я полагаю?» «Напротив, — заявил я, я передам ему вашу просьбу. Кстати, я слышал, что он лучший стрелок и фехтовальщик во всей Европе. Спокойной ночи!» Ты понимаешь, я хотел, чтобы у них было о чем поразмыслить на сон грядущий… Терпение, мой дорогой, терпение! Я направлялся к тебе, но потом подумал: утро вечера мудренее времени было сколько хочешь! Однако вчера утром я вышел на Плац, и там он сидел на скамейке. Можешь себе представить, он покраснел, как молодая девушка. «Сэр, — сказал он, — я надеялся встретить вас. Прошлым вечером я был причиной большого беспокойства. Я позволил себе непростительную вольность». — И он вложил мне в руку конверт. Мой друг, что, ты думаешь, в нем лежало? Пара перчаток! Этот твой друг обворожил меня своими добрыми глазами и седыми усиками, своим смирением и своей пылкостью… Бедняга!.. Я сказал ему, что меня просили передать ему вызов. «Если понадобится, используйте меня!» «Вот как, — сказал он. — Весьма признателен за ваше благородное предложение. Дайте мне подумать… так много времени прошло с тех пор, как я дрался на дуэли. Чем скорее все кончится, тем лучше. Вы могли бы устроить все завтра утром? Оружие? Да пускай они выбирают». Как видишь, мой друг, тут не было никакой заминки.
Жюль вынул часы.
— У меня есть еще шестнадцать минут. Твое счастье, что тебя вчера не было, а то не я, а ты был бы тогда секундантом. Я указал место, справа от дороги на Рокбрюн, прямо у железнодорожного переезда, и время — пять тридцать утра. Мы договорились, что я за ним заеду. Отвратительное время! Я не вставал так рано с того раза, когда дрался с Жаком Тирбо в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году. В пять часов я нашел его готовым и распивающим чай с ромом. Исключительный человек! Он меня заставил отведать немного… брр! Он был выбрит, облачился в этот старый сюртук. Его большая собака прыгнула в коляску, но он приказал ей выйти, положил ее лапы себе на плечи и прошептал ей на ухо несколько слов по-итальянски. Она вернулась домой, поджав хвост. Мы ехали медленно, чтобы не растревожить его руку. Он был более весел, чем я. Всю дорогу говорил о тебе: какой ты добрый и как хорошо с ним обошелся! «Но вы не говорите ничего о себе! — сказал я. — Разве у вас нет друзей? Вам нечего передать им? Ведь бывают несчастные случаи!» «О, — отвечал он, — никакой опасности нет. Но в случае чего… что же, у меня в кармане письмо». «Ну, а если вы вдруг убьете его?» — сказал я. «Нет, я этого не сделаю, — ответил он лукаво. — Неужели вы думаете, что я буду стрелять в него? Нет, нет, он слишком молод». «Но я этого не допущу!» возразил я. «Да, — ответил он, — я ему должен выстрел, но опасность ему не грозит… ни малейшей опасности!» Мы приехали на место, они уже были там. Ты знаешь все эти предварительные процедуры, обмен любезностями… Это дуэлянтство, знаешь, в конце концов — сплошной абсурд. Мы поставили их в двадцати шагах друг от друга. Место там неплохое. Кругом сосны, валуны, а в этот час было прохладно и сумрачно, как в церкви. Я подал ему пистолет. Видел бы ты, как он стоял, поглаживая пальцами ствол пистолета! «Какая прекрасная вещь — хороший пистолет!» — сказал он, «Только дурак или сумасшедший бросает на ветер свою жизнь», — сказал я. «Конечно, — отвечал он. — Конечно, но опасности нет». — И он посмотрел на меня, топорща свои усики.
