В пять часов за дверью неизменно слышался стук посуды и раздавался голосок маленькой натурщицы — ровный, негромкий, деловитый — как всегда, она делала какие-то незначительные замечания, — а затем и голос мистера Стоуна, который тоже делал замечания, явно не имевшие никакой связи с тем, что говорила его юная приятельница. Однажды, когда дверь случайно оказалась открытой, Хилери услышал следующий разговор:

М а л е н ь к а я н а т у р щ и ц а: Мистер Крид говорит, что прежде он был лакеем. У него ужасно некрасивый нос.

(Пауза.)

М и с т е р С т о у н: В те дни люди были поглощены самосозерцанием. Их дела и занятия казались им столь важными…

М а л е н ь к а я н а т у р щ и ц а: Мистер Крид говорит, что все его сбережения ушли на докторов.

М и с т е р С т о у н: …но это было не так.

М а л е н ь к а я н а т у р щ и ц а: Мистер Крид говорит, что его с детства приучали ходить в церковь.

М и с т е р С т о у н (неожиданно): С семисотого года нашей эры не существует церкви, в которую стоило бы ходить.

М а л е н ь к а я н а т у р щ и ц а: Да он и не ходит.

Заглянув в дверь, Хилери увидел девушку: пальцами, перепачканными в чернилах, она держала кусок хлеба с маслом; губы у нее были полураскрыты, она готовилась откусить, — а глаза с любопытством устремлены на мистера Стоуна; а он держал в прозрачной руке чайную чашку, и неподвижный взгляд его уходил куда-то в пространство.

Однажды, уже в апреле, мистер Стоун, как обычно, еще издали возвестив о своем приближении запахами твида и печеного картофеля, в пять часов появился в дверях кабинета Хилери.

— Она не пришла, — сказал он

Хилери положил перо на стол

Это был первый по-настоящему весенний день, и он спросил:

— В таком случае, быть может, вы бы согласились разделить со мной прогулку, сэр?

— Да, — ответил мистер Стоун.

Они отправились в Кенсингтонский сад. Хилери шел, чуть опустив голову, а мистер Стоун — обратив взгляд к своим далеким мыслям и выставив вперед седую бородку.

Звезды крокусов и бледно-желтых нарциссов сверкали на своих зеленых небосводах. Почти на каждом дереве ворковал голубь, на каждом кусте распевал свою песню дрозд. А на дорожках гуляли младенцы в колясочках. Здесь был их рай, и сюда они являлись ежедневно, чтобы с безопасного расстояния смотреть на маленьких перепачканных девчурок, которые сидели на траве и нянчили своих таких же перепачканных братишек, а также слушать бесконечную болтовню уличной детворы и учиться решать проблему неимущих классов. Младенцы сидели в колясочках и задумчиво сосали резиновые соски. Впереди колясок бежали собаки, позади шли няньки.

Среди деревьев реял дух Цвета, окутывая их коричневато-лиловой дымкой; солнце садилось, окрашивая небо в шафран. Стоял один из тех дней, что вызывают в сердце томление, — так же, как луна томит сердца детей.

Мистер Стоун и Хилери сели на скамью у дороги.

— Вязы…. неизвестно, с какого времени они приняли вот эту свою форму, — проговорил мистер Стоун. — У них у всех одна общая душа, так же как и у людей.

Он умолк, а Хилери с беспокойством огляделся по сторонам. Но они были на скамье одни. Мистер Стоун снова заговорил:

— Их форма и равновесие — это и есть их единая душа, они сохраняют ее неизменной от века к веку. Ради этого они и живут. В те дни… — голос его стал глуше, он просто забыл, что он не один — …когда у людей еще не было общих представлений, им следовало бы брать пример с деревьев. Вместо того, чтобы пестовать множество маленьких душ, питая их различными теориями о загробной жизни, им бы следовало заниматься усовершенствованием существующих форм, и таким образом сделать более достойной единую, всеобщую человеческую душу.

— Кажется, вязы всегда считались неподатливыми деревьями, — заметил Хилери.

Мистер Стоун повернул голову и, увидев рядом с собой зятя, спросил:

— Вы, кажется, что-то сказали мне?

— Да, сэр.

Мистер Стоун продолжал задумчиво:

— Быть может, пройдемся?

Они встали со скамьи и возобновили прогулку… Маленькая натурщица сама объяснила Хилери, почему она не пришла в тот день.

— Мне надо было кое с кем встретиться, — сказала она.

— Предлагали еще работу?

— Да, друг мистера Френча.

— Кто же именно?

— Мистер Леннард. Он скульптор, у него есть студня в Челси. Он хочет, чтобы я ему позировала.

— Ах, так!

Она глянула украдкой на Хилери и повесила голову. Хилери отвернулся к окну.

— Надеюсь, вы понимаете, что значит позировать скульптору?

За его спиной прозвучал голос маленькой натурщицы, как всегда трезво-деловитый:

— Он сказал, что у меня как раз такая фигура, какая ему требуется.

Хилери все стоял, уставившись в окно.

— Мне казалось, вы не хотели позировать обнаженной.

— Я не желаю всю жизнь оставаться нищей.

Неожиданный ответ и странный тон его заставили Хилери обернуться.

Девушка стояла в полосе солнечного света: ее бледные щеки покрылись румянцем, бледные полураскрытые губы порозовели, глаза в оправе коротких черных ресниц были широко раскрыты и глядели мятежно, округлая юная грудь вздымалась, как после долгого бега.

— Я не хочу всю жизнь только и делать, что писать под диктовку.

— Ну что ж…

— Мистер Даллисон, я не хотела… это я только так сказала, право же! Я буду делать только то, что вы мне велите, да, да!

Хилери глядел на нее критическим, недоверчивым взглядом, будто спрашивал: «Что ты такое? Подлинно редкое издание или же…?» — точно таким взглядом, каким уже смутил ее однажды.

Наконец он сказал:

— Поступайте так, как считаете нужным. Я никогда никому не даю советов.

— Я же знаю, что вы не хотите, чтобы я позировала скульптору, а раз вы не хотите, значит, и мне не хочется, я даже рада отказаться.

Хилери улыбнулся.

— Вам разве не нравится работать у мистера Стоуна?

Маленькая натурщица сделала гримаску.

— Мистер Стоун мне нравится: такой смешной старичок.

— Да, это общее мнение, — ответил Хилери, — но, видите ли, мистер Стоун считает, что это не од, а мы смешные.

Маленькая натурщица тоже слегка улыбнулась. Полоса солнечного света тянулась теперь позади нее — девушка стояла на фоне миллиона плавающих в воздухе золотых пылинок, и на мгновение Хилери почудилось: это юная Тень Весны, ожидающая, что принесет ей грядущий год.

Мистер Стоун, сказав из-за двери «Я готов», прервал их беседу…

Хотя положение девушки в доме на первый взгляд казалось укрепившимся, время от времени какой-нибудь маленький инцидент — так, пустяки, соломинки, поднятые ветром, — показывал, какие чувства скрываются за внешним дружелюбием, за той осторожной и почти извиняющейся манерой, с какой обращаются к бедным и слабым, — манерой, столь характерной для людей, обладающих тем, что Хилери называл «общественной совестью». Всего за три дня до того, как он сидел в раздумье подле бюста Сократа, Сесилия, приглашенная к завтраку, бросила такое замечание:

— Конечно, никто не в состоянии разобрать папин почерк, я знаю, но почему бы ему не диктовать машинистке, а не этой девчушке? Машинистка справилась бы вдвое быстрее. Просто не понимаю.

Ответ Бианки последовал несколькими секундами позже.

— Быть может, это понимает Хилери?

— Тебе неприятно, что она приходит сюда? — спросил он.

— Нет, не очень. А что?

— По твоему тону я заключил, что тебе это неприятно.

— Я не сказала, что мне неприятно то, что она приходит работать к отцу.

— А разве она приходит еще за чем-нибудь?

Сесилия, быстро опустив глаза в тарелку, сказала, пожалуй, чересчур поспешно:

— Папа все-таки невероятно эксцентричен.

В последующие три дня в те часы, когда приходила маленькая натурщица, Хилери уходил из дому.

Вот это и было второй причиной, почему в то утро первого мая он довольно охотно пошел навестить миссис Хьюз, проживавшую на Хаунд-стрит, в Кенсингтоне.