Он стискивал своими сильными руками ее плечи, а она стояла неподвижно. Лицо ее было смертельно бледным. И вдруг он стал целовать это бледное, застывшее лицо, целовать глаза и губы, целовать подбородок, щеки, лоб, но оно оставалось бледным, как белый цветок… как белый цветок, чей стебелек согнули пальцы.
В стену постучали, послышался тихий голос мистера Трефри. Кристиан отстранилась от Гарца.
— До завтра, — прошептал он и, подобрав шляпу и плащ, ушел в дождь.
XXIII
Только под утро Кристиан забылась тревожным сном. Во сне ее звал чей-то голос, ее сковал невыразимый ужас, какой бывает только во сне.
Когда она проснулась, в окна уже вливались потоки света. Было воскресенье, и звонили соборные колокола. Ее первая мысль была о Гарце. Один шаг, один смелый шаг! Почему она не сказала дяде? Если бы только он опросил ее! Но почему… почему она должна говорить ем>у? Когда все кончится и она уедет, он поймет, что все к лучшему.
Взгляд ее упал на пустую кровать Греты. Она вскочила и, наклонившись, поцеловала подушку. «Сначала она будет переживать, но ведь она еще совсем девочка! Кроме дяди Ника, я никому не нужна по-настоящему!» Она долго стояла у окна без движения. Одевшись, она позвала горничную:
— Принесите мне молока, Барби; я хочу пойти в церковь.
— Ach, gnadiges Fraulein, вы не будете завтрак иметь?
— Нет, спасибо, Барби.
— Liebes Fraulein, какое красивое утро после дождя стало! Как прохладно! Для цвета лица полезно, теперь ваши щечки расцветут опять!
И Барби погладила собственные румяные щеки.
Доминик, гревшийся на солнце, с салфеткой, перекинутой через руку, поклонился Кристиан и приветливо улыбнулся.
— Сегодня утром ему лучше, мадмуазель. Мы выправ… мы поправляемся. От хорошей новости и у вас на душе будет спокойней.
Кристиан подумала: «Какие сегодня все милые!» Казалось, даже вилла, освещенная косыми лучами солнца, приветствовала ее, даже деревья, трепещущие и проливающие золотые слезы. В соборе служба еще не начиналась, но кое-где уже были видны коленопреклоненные фигуры; а в воздухе держался застоявшийся тошнотворный запах ладана; в глубине собора бесшумно двигался священник. Кристиан опустилась на колени, и когда она наконец встала, служба уже началась. С первыми же звуками речитатива на нее снизошла умиротворенность умиротворенность принятого решения. На счастье ли, на горе, но она знала: судьба ее решена. Кристиан вышла из церкви, лицо ее было безмятежно счастливым. Она пошла домой по дамбе. Возле мастерской Гарца она присела на скамью. Теперь… это ее собственное, как и все, что принадлежит ему, все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к нему.
Тихо приблизился старый нищий, давно следивший за ней.
— Милостивая госпожа! — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Сегодня у вас счастливый день, а я потерял свое счастье.
Кристиан открыла кошелек, но там была только одна монета — золотой. Глаза нищего заблестели.
И вдруг она подумала: «Это уже не мое; надо уже экономить», — но при взгляде на старика ей стало стыдно.
— Простите, — сказала она, — вчера я отдала бы вам это, но… теперь эти деньги уже не мои.
Он был такой старый и бедный, а что она могла ему дать? Она отстегнула маленькую серебряную брошь.
— Вам что-нибудь дадут за нее, — сказала она, — это все же лучше, чем ничего. Мне вас очень жаль, вы такой старый и бедный.
Нищий перекрестился.
— Милостивая госпожа, — пробормотал он, — дай бог вам никогда не знать нужды!
Кристиан поспешила отойти, последние слова его потонули в шорохе листьев. Идти домой не хотелось, и она, перейдя через мост, стала взбираться на холм. Дул легкий ветерок, гнавший облака по небу. По стенам сновали ящерки, завидев ее, они скрывались в щелях.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, сверкали в потоке. Земля благоухала, сверкали зеленью виноградники вокруг белых домиков; казалось, все радовалось и плясало от избытка жизненных сил, словно была весна, а не середина лета. Кристиан все шла вперед, не понимая, почему она чувствует себя такой счастливой.
«Неужели я бессердечна? — думала она. — Я собираюсь оставить его… я вступаю в жизнь. Теперь мне придется бороться и нельзя будет оглядываться назад!»
Тропинка запетляла вниз, к ручью, и оборвалась; на другом берегу она появилась снова и затерялась среди деревьев. В лесу было сыро, и Кристиан поспешила домой.
У себя в комнате она стала укладываться, просматривать и рвать старые письма. «Важно только одно, — думала она, — твердая решимость: надо иметь цель и стремиться к ней изо всех сил».
Она подняла голову и увидела Барби, которая с испуганным лицом стояла перед ней, держа в руках полотенце.
— Вы уезжаете, gnadiges Fraulein?
— Я выхожу замуж, Барби, — сказала Кристиан. — Пожалуйста, не говорите об этом никому.
Барби прижала полотенце к лифу своего голубого ситцевого платья.
— Нет, нет! Я не скажу. Но, дорогая фрейлейн, это очень важное дело; вы все хорошо обдумали?
— Обдумала, Барби? Я ли не думала!
— Дорогая фрейлейн, а вы будете богатой?
— Нет, я буду такой же бедной, как ты.
— Господи! Это очень плохо. Катрина, моя сестра, замужем; она мне рассказывает про свою жизнь; она говорит, что жить очень трудно, и если бы она до замужества не накопила денег, было бы еще трудней. Дорогая фрейлейн, подумайте еще раз! А он хороший? Иногда мужчины оказываются нехорошими.
— Он хороший, — вставая, сказала Кристиан. — Все решено!
И она поцеловала Барби в щеку.
— Вы плачете, Hebes Fraulein! Подумайте хорошенько, может быть, еще не совсем все решено. Не может быть, чтобы для девушки не оставалось никакого другого выхода!
Кристиан улыбнулась.
— У меня все иначе, Барби.
Барби повесила полотенце на крючок и перекрестилась.
XXIV
Взгляд мистера Трефри был прикован к коричневому мотыльку, метавшемуся под потолком. Он следил за насекомым, как зачарованный: быстрые движения всегда завораживают тех, кто сам не в силах двигаться. Тихо вошла Кристиан.
— Не могу больше валяться, Крис, — сказал он с виноватым видом. Невыносимо жарко. Доктор из себя выходит вот из-за этого. — Он показал на кувшин с крюшоном из красного вина и трубку, лежавшую на столе у его локтя. — А я только смотрел на них.
Кристиан присела рядом и взяла веер.
— Если бы не эта жара… — сказал он и закрыл глаза.
«Я должна сказать ему, — думала Кристиан. — Я не могу уехать тайком».
— Налей мне немного этой штуки, Крис.
Она потянулась за кувшином. Да! Она должна сказать ему! У нее упало сердце.
Мистер Трефри сделал основательный глоток.
— Нарушаю обещание. Не все ли равно… вреда никому не будет, кроме меня.
Он взял трубку и набил ее табаком.
— Лежишь тут, боль адская, и покурить даже нельзя! Если б я от проповедей получал хоть половину того удовольствия, которое мне доставляет эта трубка! — Он откинулся на спинку кресла, погружаясь в блаженство. А затем продолжал, словно размышляя вслух: — Многое изменилось с тех пор, как я был молодым. В те годы молодому человеку приходилось добывать себе еду и кров и заботиться о своем будущем. Хорошо это получалось у него или нет все зависело от того, из какого материала он скроен. А нынче… куда там! Нынче у него голова всякой дурью набита — воображает, что он уже тот, кем еще только собирается стать.
— Вы несправедливы, — сказала Кристиан.
— Гм! Терпеть не могу покупать кота в мешке, — проворчал мистер Трефри. — Если я даю человеку деньги взаймы, то хочу знать, собирается ли он вернуть их; мне, может быть, не жаль денег, но я просто хочу знать. И во всем так. Мне все равно, богат ли человек… хотя имей в виду, Крис, это не плохое правило — судить о людях по их счету в банке. Но когда дело доходит до женитьбы, то есть одно очень простое правило: там, где не хватает на одного, не хватит и на двоих. Сколько ни трать слов — черное белым не станет, а разговорами сыт не будешь. Ты знаешь, Крис, я не люблю говорить о себе, но все же скажу тебе вот что… Когда я приехал в Лондон, я хотел жениться, но денег не было, и пришлось ждать. А когда у меня появились деньги… ну, это уже к делу не относится! — Он нахмурился и стал перебирать пальцами трубку. — Я не делал ей предложения, Крис, считал, что поступаю порядочно; теперь это вышло из моды!
