Гарц стиснул кулаки.

— Отвечать на ваши вопросы я больше не буду.

— В таком случае вот вам ультиматум, — сказал герр Пауль. — Послушайте, герр преступник! Если вы не оставите страну завтра к полудню, о вас будет заявлено в полицию!

Кристиан вскрикнула. Минуту в темноте было слышно только тяжелое, прерывистое дыхание двух мужчин. Вдруг Гарц крикнул:

— Вы трус, я не боюсь вас!

— Трус! — повторил герр Пауль. — Это уж поистине предел всему. Берегитесь, милейший!

Он наклонился и ощупью нашел шляпу. Кристиан уже исчезла, ее торопливые шаги отчетливо доносились с лестницы. Герр Пауль замешкался.

— Берегитесь, милейший! — сказал он хриплым голосом и стал нащупывать стену.

Криво нахлобучив шляпу, он начал медленно спускаться с лестницы.

XV

Николас Трефри сидел под лампой с зеленым абажуром и читал газету; на здоровой ноге у него спал, слегка похрапывая, терьер Скраф. Собака обычно спускалась вниз, когда Грета ложилась спать, и пристраивалась рядом с мистером Трефри, который всегда отправлялся на покой последним в доме.

Сквозь стеклянную дверь свет падал на плиточный пол веранды, прочерчивая светящуюся дорожку и разрезая сад надвое.

Послышались торопливые шаги, зашелестела ткань, в дверь вбежала Кристиан и остановилась перед мистером Трефри.

Глаза девушки горели таким неистовым возмущением и тревогой, что мистер Трефри уронил газету.

— Крис! Что случилось?

— Отвратительно!

— Крис!

— Ах, дядя! Его оскорбляли, ему угрожали! А мне один его мизинец дороже всего на свете!

Голос ее дрожал от возбуждения, глаза сверкали. Глубокое беспокойство мистера Трефри нашло выход в одном отрывистом слове: «Сядь!»

— В жизни больше не буду говорить с отцом. О дядя! Я люблю Алоиза!

Внешне спокойный, несмотря на чувство великой тревоги, охватившей его, мистер Трефри оперся о ручки кресла, подался вперед и внимательно посмотрел на Кристиан.

Крис больше нет! Перед ним была незнакомая женщина. Губы его шевелились под крутым полукружием усов. Лицо девушки вдруг побледнело. Она опустилась на колени и прижалась щекой к его руке. Щека была мокрая, и к горлу у него подкатил комок. Убрав руку, он взглянул на нее и вытер ей слезы рукавом.

— Не плачь! — оказал он.

Она снова схватила его руку и приникла к ней; это движение, казалось, привело его в ярость.

— В чем! дело! Черт побери, как я могу тебе помочь, раз ты мне ничего не говоришь?

Она взглянула на него. Страдания последних дней, переживания и страх последнего часа, новые мысли и чувства — все это вылилось потоком слов.

Когда она кончила говорить, наступила такая мертвая тишина, что стал слышен шелест крыльев ночной бабочки, порхавшей вокруг лампы.

Мистер Трефри медленно поднялся, пересек комнату и позвонил.

— Передай конюху, — сказал он вошедшему Доминику, — пусть запрягает лошадей и сразу подает их; принеси мои старые сапоги, мы едем на всю ночь.

Его сгорбленная фигура казалась огромной, ноги и туловище были освещены лампой, а плечи и голова терялись в полумраке.

— Доставлю я ему такое удовольствие, — сказал он, угрюмо поглядывая на племянницу, — хотя он этого не заслуживает, да и ты, Крис, тоже. Садись и пиши ему; пусть слушается меня во всем.

Он повернулся к ней спиной и направился к себе в спальню.

Кристиан села за письменный стол. И вдруг вздрогнула от чьего-то шепота. Позади стоял Доминик, держа пару сапог.

— Мадмуазель Крис, что же это такое? Всю ночь где-то ездить?

Но Кристиан не ответила.

— Мадмуазель Крис, уж не больны ли вы?

Но, увидев выражение ее лица, он тихо вышел из комнаты.

Кристиан закончила письмо и пошла к фаэтону. Мистер Трефри сидел под поднятым верхом.

— Вы мне не нужны! — крикнул он конюху. — Залезай, Доминик.

Кристиан сунула ему в руку письмо.

— Передайте ему это, — сказала она и вдруг, охваченная страхом, прильнула к его руке. — О дядя, будьте осторожны!

— Крис, раз уж я ради тебя взялся за это…

Они с грустью поглядели друг на друга. Потом, покачав головой, мистер Трефри взял вожжи.

— Не беспокойся, дорогая, не беспокойся! Но-о-о, кобыла!

Экипаж рванулся в темноту, разбрасывая колесами гравий, и исчез, качнувшись между черными стволами у входа в сад.

Кристиан стояла, прислушиваясь к удалявшемуся топоту копыт.

Раздался шелест белой ночной рубашки, тонкие руки обхватили Кристиан, лица коснулись пряди волос.

— Что случилось, Крис? Где ты была? Куда уехал дядя Ник? Ну, скажи!

Кристиан отпрянула.

— Не знаю, — сказала она. — Я ничего не знаю!

Грета погладила ее по лицу.

— Бедная Крис, — прошептала она. Белели ее босые ноги, светились золотом волосы на фоне ночной рубашки. — Пойдем спать, бедняжка Крис!

Кристиан засмеялась.

— Ты мой маленький белый мотылек! Посмотри, какая я горячая. Ты спалишь свои крылышки!

XVI

Гарц одетый лежал на постели. Гнев прошел, но он чувствовал, что скорее умрет, чем уступит. Вскоре на лестнице послышались шаги.

— Мосье!

Это был голос Доминика; на его освещенном спичкой лице застыло выражение иронического неодобрения.

— Мой хозяин, — сказал он, — шлет вам привет; он говорит, что времени терять нельзя. Вас почтительнейше просят сойти вниз и ехать с ним!

— Ваш хозяин очень добр. Скажите ему, что я сплю.

— Э, мосье, — сказал, кривя губы, Доминик, — я не могу вернуться с таким ответом. Если вы не пойдете, я должен передать вам вот это.

Гарц вскрыл письмо Кристиан.

— Иду, — сказал он, кончив его читать.

Когда они выходили из калитки, били часы. Из темной пещеры фаэтона донесся отрывистый голос мистера Трефри:

— Поторапливайтесь, сэр!

Гарц сунул внутрь рюкзак и сел.

Фигура его спутника качнулась, ремень кнута скользнул по боку пристяжной. И когда экипаж помчался, мистер Трефри, спохватившись, крикнул:

— Эй, Доминик!

С запяток донесся дрожащий, иронический голос Доминика:

— M'v'la, m'sieur [31].

Мелькали темные ряды притихших домов, и люди, еще сидевшие в освещенных кафе, провожали глазами экипаж, не отнимая стаканов от губ. Узкая речка неба вдруг раздалась и стала огромным прозрачным океаном, в котором трепетали звезды. Экипаж свернул на дорогу, ведущую в Италию.

Мистер Трефри дернул поводья.

— Но! Вперед, упрямицы!

Левая лошадь, вздернув голову, тихонько заржала; в лицо Гарца шлепнулся клочок пены.

Художник поехал под влиянием порыва — не по собственной воле, а потому, что так велела Кристиан. Он был зол на себя, его самолюбие страдало, потому что он разрешил себе принять эту услугу. Быстрое и плавное движение сквозь бархатную темь, отбрасываемую по обе стороны летучим светом фонарей; упругий душистый ветер, бьющий в лицо, ветер, целовавший вершины гор и заразившийся их духом; фырканье и сопение лошадей, дробный стук их копыт — все это вскоре привело его в другое настроение. Он глядел на профиль мистера Трефри, на его бородку клинышком, на серую дорогу, смело устремившуюся во мрак, на фиолетовые нагромождения гор, вздыбившихся над мраком). Все казалось совершенно нереальным.

Славно только сейчас вспомнив, что он не один, мистер Трефри неожиданно обернулся.

— Скоро дело веселей пойдет, — сказал он, — под уклон покатимся. Дня три я уже на них не выезжал. Но-о-о, лошадки! Застоялись!

— К чему вам из-за меня причинять себе такое беспокойство? — спросил Гарц.

— Я уже старик, мистер Гарц, а старику простительно время от времени делать глупости.

— Вы очень любезны, — сказал Гарц, — но я не нуждаюсь в одолжениях.

Мистер Трефри пристально посмотрел на него.

— Так-то оно так, — сказал он сухо, — но видите ли, следует подумать и о моей племяннице. Послушайте! До границы осталось еще миль сорок, мистер Гарц; доберемся ли мы до нее — это еще бабушка надвое сказала… так что не портьте мне прогулки!