За окном был вечер. Ветер, тихонько посвистывая в трубе, чуть шевелил жар в печи. Две огромные поленницы березовых дров были аккуратно уложены у печи. Огромный деревянный чан из-под теста стоял на широкой лавке. Рядом с ним два небольших фанерных ящика, заполненные баранками.

— Ну как, доктор, калачи?.. — спросила она, мучными пальцами поправляя платок.

— Здорово!.. — восторженно произнес я.

— Ну, спасибо вам…

И, радостно посмотрев на калачи, кочергой подтянула форму из печи на себя и, надев теплые брезентовые рукавицы, положила ее на широкий припечек. Затем, плотно закрыв зев печки металлическим листом, присела на лавку.

— Опять хлеб сегодня в магазин не привезли. Вот и пришлось мне повозиться.

И сняла с головы платок.

— Ну вот и развеселились… — улыбнулась она. — А то я думала, что вы дыму боитесь. У меня в доме редко кто долго бывает… От жары муторно многим становится. А я ничего, привыкла… Русская печь тепло держит долго. Хорошо мне с ней… Старше меня она, а хлебушек исправно выдает.

Она подливала мне из самовара чайку, и я пил его, не забывая про калачи. Воздух, пахнувший только что испеченным хлебом, приятно будоражил.

Матвеевна с улыбкой наблюдала, как я ел калачи.

— Цены нет… — громко шамкая, сказал я.

Тепло вкусно испеченного теста поднимало настроение.

— Этот калач, который вы едите, называется тертым… — сказала она и пояснила: — Прежде чем его вылепить, я тесто больше часа тру. Руки устанут, поясница заломит, но зато уж калач получается как огонь горяч и в еде легок. — И тут же как-то торопливо и настороженно Матвеевна посмотрела на чан с тестом. Нюхнув раз-другой воздух, сказала: — Порядочек, тесто покудова не занимается. Видно, показалось мне… — и продолжила: — Калач из отмятого и оттертого теста самым лучшим считается. Он во рту точно снежок тает, а если в чай или в молоко его окунешь, он крепость свою держит и никогда не рассыпается, так что есть его одно удовольствие… Я в молодости, бывало, за один раз по пять тертых калачей съедала. А вот обварной калач совсем другой, один или два съешь его, не более. Внешне он, если его на праздник какой-нибудь испечь, очень красив, животик у него, как у нашего поселкового попика, толстый и крутой, а ручки и губки как у девки негуленой, махонькие и упругие. Тесто, чтобы его получить, нужно делать крутым. Раньше в народе одним отварным калачом целый взвод солдат кормили. В чае он так быстро разбухает, что и в рот не влезает. В дальнюю дорогу его тоже брать нежелательно, чуть подчерствеет он, так тут же и рассыпается. Зато эти калачи почему-то туляки любят. Максимыч, например, сам родом из-под Тулы, так он может целый месяц ими питаться. А еще он любит простые калачи, так называемые смесной и крупитчатый. Смесной калач очень легко печется, смешал пшеничную и ржаную муку, два яичных белка добавил, и вот он готов, однодневным он еще зовется. А крупитчатый раньше только барыни и купчики ели. Его приготовляют из белой пшеничной муки тонкого помола и едят с молоком или с медом. Раньше, когда у нас с мукой были перебои, я пекла муромский калач, это тот же самый тертый, но только на отрубях. Он хоть и пахучим получается, но груб, раньше его косари и солдаты любили, он жажду утолял и желудок надолго сытым делал…

Вздохнув, Михайловна посмотрела на свои гладкие белые руки. Чуть шевельнула пальцами, и они нервно задрожали. Быстро прижала одну ладошку другой и сказала:

— Хлебная работа дело не барское. Чтобы тесто послушным стало, потрудиться надо и свое настроеньице ему передать. Или, как говорилось у нас на Руси: «Не терт, не мят, не будет калач» или «Хочешь есть калачи, не сиди на печи…» — Глянув на печь, она засмеялась. — А как чудно у нас, доктор, на праздники бывает. Калачи в охотку под музыку едятся. Откуснув калач, заиграет гармонист лихие страдания. А кто-нибудь из баб как запоет:

Я заплачу, зарыдаю,

Отдай, мамка, с кем страдаю.

Стол у меня в эти дни самый богатый. Чего я только людям по их просьбе не испеку: и узорных булочек, и ватрушек, и караваев, а у тертых калачей животики подрумяню, маком их обсыплю, в горячий малиновый сироп обмакну, и они засияют, словно живые… Приезжайте, доктор, к нам на Рождество, я вам такой колобок испеку, пальчики оближете.

Я обещаю Михайловне приехать. И она верит мне.

— Ой, люди бегут… — глянув в окошко, произнесла она и, поправив косынку на голове, отряхнулась.

Дверь ее не была заперта, и поэтому она легко открылась. В комнату поочередно стали заходить старухи и старики и прочий трудовой люд. И все они с благодарностью принимали из рук свежеиспеченный хлеб и пахучие узорные калачи.

— А это кто у тебя?.. — взяв хлеб и указывая на меня, спросил Михайловну высокий мужик.

Фуфайка его была вся засалена, а потрескавшиеся пальцы дрожали.

— Это доктор к нам приехал… — тихо ответила Матвеевна.

— А я думал, депутат… — вздохнул он и приметливым взором окинул меня. — И надолго вы к нам?

— На две недельки… — ответил я.

Переложив хлеб в сумочку, он сказал:

— Михайловна вас не обидит… — и попросил ее: — Ты ему пирожочков с тыквой, какие ты всем нам на май печешь, сваргань, а заодно бараночек порумянее. Завтра я муки три мешка привезу.

— Раз велено, испеку… — живо ответила Михайловна, передавая хлеб очередной женщине.

Вскоре народ, забрав почти весь хлеб, ушел, и мы с Матвеевной остались одни.

— Выходит, эта ваша печь весь поселок хлебом снабжает? — удивленно спросил я.

— Да… — тихо ответила она, присаживаясь рядом.

Руки ее, пахнущие хлебом и покрытые мукой, вздрогнули. Взяв кусочек калача со стола, она нежно куснула его.

— Я на пенсии. Делать мне нечего. Вот и пеку хлеб. Особенно в распутицу, когда из района хлеб не доходит. Там уже знают про меня и особо про свои доставки не переживают.

— И давно вы хлеб так печете?

— Да как на пенсию ушла, так и пеку…

— А когда распутица кончается, тоже хлеб печете?

— Пеку, но поменьше. Зато к празднику, чтобы людей обрадовать и настроеньице им придать, я какие-нибудь необыкновенные медовые булочки испеку или калачи-петушки с красным гребешком. В магазине такие никогда не купите. А у меня пожалуйста, их хоть пруд пруди. Мукой и дрожжами меня колхоз снабжает, ну а масло для противней сама покупаю. Хлеб печь мне страсть как нравится. Да и какие другие дела у меня могут быть, кроме пекарских. Сын в тюрьме, а я, чтобы вину с него снять, хлеб людям пеку. Почти всю жизнь прожила с этой печкой. Посмотрели бы вы в прошлый год, как она обветшала, но, слава Богу, все обошлось. Наши сельчане, только я попросила, сразу же ее отремонтировали. И теперь она залихватски пыхает. Тяга удивительная. Даже у двери слышно, как воздух шуршит. А дровяной жар так трещит, словно кто в ладони хлопает. Дрова какие я захочу, такие мне и подбирают. Вася-тракторист, который вами сегодня интересовался, на тележке их привозит и сам разгружает. На другой день скотники мне их переколют, в поленницы сложат, и печь, можно сказать, на весь год едой обеспечена.

Отхлебнув чайку, Михайловна глубоко вдохнула в себя воздух. Затем понимающе прищурила глаз. И, виновато взмахнув руками, произнесла:

— Эх, и что же это я сегодня разговорилась. Тесто кислинкой отдает, значит, подходит… — и предложила: — Пойдемте, я вам тесто покажу.

Недалеко от печи на четырех деревянных подставках стоит огромный деревянный чан, накрытый фанерной крышкой, поверх которой аккуратно уложено три одеяла. Михайловна живо их стаскивает. Я помогаю ей сдвинуть крышку. Только сняли ее, как пахучее тесто зафыркало и заворошилось. И через минуту стало пузыриться.

— Вовремя подоспела… — произнесла она и, закатив рукава халата до локтей, посыпала его мукой и начала ладно и ритмично похлопывать его ладошками. — Это я поглаживаю его… — сказала она. — А как запузырится, бить начну…