— Лиана…
— Ты к нам поступала раньше?
— Нет…
— Первый раз такую разумную статуэточку вижу… — улыбнулся санитар и приказал: — А ну сними с плеч халат, я на тебя погляжу… Нет ли шрамов.
В голове Лианы какая-то тупость сидела. И в знак благодарности, что сменщик не остриг ее наголо, она сняла с себя халат. Санитар жадно ощупал ее грудь, плечи и внимательно снизу доверху оглядел.
— Ты чем живешь?.. — спросил он.
— У меня группа… — ответила она.
— Наркотиками не колешься?
— Нет…
— А ну повернись…
И она повернулась. И он, ласково хлопнув ее два раза по спине, сказал:
— Одевайся… — И, с уважением посмотрев на нее, когда она оделась, спросил: — Ты меня любишь?..
— Не разобрала еще… — тихо сказала она. — А во-вторых, я не распутная…
Санитар усмехнулся:
— Да я не об этом… Славная ты… — И сказал Кольке: — Что делать с ней, даже не знаю… Может, сразу поставить над больными старшей. Новой Клеопатрой назначить…
— Не спеши… — приостерег Колька. — Это она сейчас, покуда уколы действуют, смирная. А посмотрел бы ты, как вчера пол грызла, еле скрутил ее…
— Не знал, что она такая больная, — натягивая на голову кепку, сказал санитар. — А то бы после лечения ее на дом сопроводил… — и, не дождавшись, когда Колька, пересчитает больных, ушел.
Он, так же как и Колька, работал санитаром временно. Просто после лечения от алкоголизма в этой больнице решил немного подзаработать, а заодно погасить перерыв в трудовой книжке.
«Худоба», вдруг подойдя к Кольке, сказала:
— Ты посмотри, как она на тебя смотрит.
На что Колька раздраженно сказал:
— Надоели вы мне… — и выругался. — Рядом с вами чокнутым станешь. Черт знает чепуху какую-то день и ночь несете… И когда только отрезвеете.
Он сердито топнул ногой на «худобу». И та, понуро опустив голову, отошла к зарешеченному окну, следом за ней, что-то бормоча себе под нос и придерживая руками чалму, пошла и старуха.
Трое больных, накрыв голову одеялом и оставив лишь щелочку для глаз, увлеченные только им какой-то понятной мыслью, азартно ходили из угла в угол. Колька не стал их беспокоить. Тронь их, они так заорут и взбесятся, что и не рад будешь. Присев на стульчик у двери, посмотрел на балерину. Та сидела на кровати и в каком-то старании дула на руки, словно она их обожгла. Колька насторожился, но затем успокоился. Руки были как руки, целые и невредимые. «Ишь, как раздваивается, наверное, скоро опять психоз начнется…» — и пошел за врачом. Тот пришел неохотно. За ночь поступило много больных. И надо было заполнить истории болезни да заодно назначить лечение.
— Ты чего это?.. — ласково спросил врач балерину, присаживаясь рядом с ней.
— Отрезветь хочу… — улыбнулась она.
Доктор, пошевелив бровями, внимательно посмотрел на нее. Затем спросил:
— Детка, я вчера тебя опрашивал?..
— Не знаю… — ответила она и еще сильнее начала дуть на руки.
— Ладно, хватит воздух в тело вгонять… — сказал доктор. — Пойдем ко мне в кабинет, я тебя опрошу, а заодно сказку расскажу…
— Сопроводить?.. — настороженно спросил Колька.
— Не надо… — спокойно произнес доктор и, взяв балерину за руку, повел по коридору.
«И что в ней хорошего санитар нашел… — вздохнул он, глядя ей вслед. — Только привезли, а она номера отчубучивает…»
И сам себе сказал:
— Хватит, надо увольняться отсюдова.
«Худоба», выйдя из палаты, вежливо поклонилась ему. И он обрадовался этому. Поклон подтверждал необходимость предпринятого решения.
Она пришла от доктора примерно через час. И на вопросительный взгляд Николая произнесла:
— После опроса он меня в лабораторию отослал. — И добавила: — Почему вы на меня так смотрите, словно меня бог только что сотворил?
— Надо, значит, и смотрю… — ответил он и вздохнул. — По долгу службы. Кто знает, что у вас на уме?
Она улыбнулась.
Колька сидел на стуле. А она вдруг неожиданно подошла к нему из-за спины, и он почувствовал на себе ее тепло.
Устыдившись чего-то, он медленно встал и сказал:
— Не полагается больным так близко подходить… Я понимаю, что у вас, может быть, и нет никаких злых умыслов против меня, но другие больные могут это ваше поведение расценить как сигнал к атаке, то есть нападения на меня… И если она начнется, то несдобровать ни вам, ни мне…
Она быстро отошла от него, примерно метров на пять, и сказала:
— Мне как-то неудобно, что вы меня охраняете… Совсем недавно вы так строго посмотрели на меня, что я испугалась. Вот и пришлось спрятаться за вас.
— Вы до этого были во многих психбольницах. Что же тут удивительного… — сказал он уравновешенно и уважительно.
— Но это в других, а в вашей первый раз… — улыбнулась она.
— Наша больница для вас не сюрприз, у нас все строго… Все двери на треугольных ключах, на работу и с работы возят на специальных автобусах — психовозках, телевизор смотреть разрешено только по воскресеньям, куревом распоряжается лечащий врач, а когда его нет, старшая сестра…
— А лес у вас рубят?.. — обиженно вдруг спросила она.
И он это заметил и, чтобы успокоить ее, сказал:
— У нас лесоповала нет. Но все принудчики, и даже те, кто совершил убийство по состоянию «чока», работают на резиновом заводе грузчиками. Приезжают оттудова как черти, все в саже…
— Я тоже хочу на резиновый завод… — перебила она его.
— Пожалуйста… — ухмыльнулся Колька. — Я не против, если врач разрешит.
— А женская бригада там есть?.
— А как же… — ответил он, удивляясь странному ее любопытству. — И не одна бригада, а две, хотя на резиновый завод посылают в основном только старух. А молодых девиц в исключительных случаях.
— Почему?.. — с прежним любопытством спросила она.
— Вы что, прокурор?.. — хмыкнул он.
И хотя грубо произнес эту фразу, ему нравилось разговаривать с балериной. С ней не то что с некоторыми другими — бред выслушивать. Она почти нормальная.
— Мне интересно… — воскликнула она и добавила: — Если можно, помогите мне на резиновый завод попасть. Там все же лучше, чем здесь.
Он посмотрел в ее странно доверчивые глаза и откровенно сказал:
— Молоденьких на завод потому не пускают, что они часто беременными становятся. А это для нашей больницы большие хлопоты… В этом году были случаи, когда рожали больные, не участвующие в работах на резиновом заводе.
— Но как в таких условиях… — покраснела она. — У вас все запирается, да и в этом здании, как я поняла, одни женщины находятся.
Продолжая удивляться ее любопытству и желанию поговорить, Колька улыбнулся и ответил:
— Были у нас тут два санитара, да и братва, которая в соседнем корпусе от алкоголя лечится, тоже пронырливая… Санитарских кадров не хватает, поэтому их очень часто на подмогу посылают…
Балерина умолкла. В растерянности опустив голову, носком правой ноги начала нервно тереть пол. Пухловатые губы ее еще более налились. Волосы распустились. Зажатый промеж колен халат обтягивал налитые мускулистые бедра. Она подняла голову и так настороженно посмотрела на Кольку, что ему стало неловко. Бегло осмотрев палату, он сказал:
— Вы так меня расспрашиваете, словно первый раз в психушку попадаете. Разговаривать вам, что ли, не о чем?..
— Да, не о чем… — кивнула она и, рукой поправив волосы, приветливо посмотрела на него.
Кольке делать нечего. И поболтать он тоже не прочь. Снисходительно улыбнувшись, он спросил:
— По мужу небось скучаете?
— У меня нет мужа… — прошептала она. — И не было…
И тут же напряглась. Прижавшись к стене, у которой стояла, отрешенно посмотрев в окно, за которым алкоголики шумно гоняли мяч, сказала:
— Я балериной мечтала стать, понимаете, балериной… — И настороженно спросила его: — Давно я тут?
— Со вчерашнего дня… — ответил он и, заметив, что она, как и в день поступления, начинает вся как-то напрягаться, хотел было нажать кнопку вызова врача. Но передумал. Неудобно получалось. Столько времени с ней откровенничал, и вдруг ей опять всадят тройную дозу аминазина, после которого она будет сутки спать, а проснувшись, станет, как и все остальные в палате, заторможенно-вялой и ни на что не реагирующей.
