На некоторое время лицо ее побледнело. С минуту помолчав, она продолжила:
— У меня ко снам чутье… Люди ко мне не только микрорайонские, но и дальние обращаются. Просят: «Ты, мол, Степановна, во сне посмотри, как мне дальше жить». Выслушаю я внимательно просительницу и спать постараюсь тут же лечь. И, глядишь, действительно, словно по божьей указке, решение приходит… Приезжает раз ко мне с пригородного совхоза молодуха одна. Как она меня нашла, я даже не знаю. Может быть, ей кто порассказал обо мне. Старики ведь что дети малые, первым делом новостями балуются… Короче, заходит она ко мне в комнату и как начала плакать, слезы лить. Я успокаиваю ее, а она плачет, не унимается. У ней, оказывается, муж запил и повадился к другим бабам ходить. Вот она и просит меня: «Бабушка, посмотрите во сне, как мне быть, детки у нас малые, да и люблю я его, окаянного». Пообещала я ей помочь, мол, как только появится первый сон, я ей письмецо напишу. Оставила она мне адресок и уехала. А на другой день мне сон приснился: необыкновенная красавица, вся в зелено-перламутровом одеянии, ходит по лужку, а вокруг нее хороводом мужики кружатся.
Вызвала я потом телеграммой девку к себе и говорю: «Вот что, милка, езжай ты домой да вытаскивай из комода самое лучшее платье и платок. Нарядись неписаной девицей, а его, мужика окаянного, к себе не подпускай. Слово тебе даю, все образумится». И вы знаете, доктор, действительно все у ней быстренько уладилось, муж ее образумился, пить перестал и ее, ненаглядную, любит…
Бабушка — солнечный лучик разрумянилась. В каком-то смущении посмотрела она на свои руки. Они были грубыми. Много тяжестей ей приходится таскать на работе, одной воды для мытья полов из подвала наверх попробуй наподнимай. Носилки в машинах надо все протереть да из каждого уголка грязь выскрести. Ей за семьдесят. Живет она одна. И только сны, видимо, были ее единственной радостью.
Трамвай, скрипнув, затормозил. Задняя дверь легонько открылась. Придерживая Степановну, я ступил на влажный асфальт.
— А вам, доктор, снятся сны?.. — вдруг спросила она меня.
— Очень редко… — ответил я.
— Ничего, опыта жизни наберетесь… И вам тоже будут сниться сны…
Дождь полил как из ведра, и на улице стало совсем темно. Но мне не было грустно. Я рад был встрече со Степановной.
Выехал в пригород на вызов. Была ночь. И темнота прятала улицы и дома. Наконец найден адрес. Дом ветхий, железнодорожный барак. Крылечко, двери и половицы в коридоре громко скрипят, так и кажется, что ты вот-вот провалишься.
Шофер был рядом со мной. Видимо, ему захотелось пройтись со мной не просто так. В этом доме давным-давно жила его мать, здесь он родился, затем родители переехали. Но не стерся в его памяти этот ветхий, скособоченный, во все стороны перекошенный, покрытый трещинками и щелями дом. Когда мы подъезжали к нему, он первым выпрыгнул из кабины и сказал:
— Темноты, доктор, не бойтесь, я вас провожу.
И пошагал впереди легко и свободно. У порога снял кепку.
— Ишь, новые карнизы наклеили…
Прежде чем взяться за дверную ручку, я оглянулся. Водитель все так же, не надевая кепку, стоял спиной ко мне на крылечке, и в осунувшихся его плечах и в опущенном затылке, как и во всей фигуре, чувствовались прежняя торжественность и легкость. Свет в коридоре горел слабо.
Я открыл дверь и зашел в маленькую комнатку.
— Не перевернитесь… — ласковым голоском предостерегла меня старушка, лежащая в правом углу на высокой деревянной кровати.
Обойдя два стула, на которых лежало чистое белье, я подошел к ней.
— Простите, давленьице у меня… — прошептала она и добавила: — Как бы не ухлопало… Сорок уколов приняла, а с места оно не сдвинулось.
Тоненькое байковое одеяло накрывало ее. Горка таблеток и ампул лежала на тумбочке. Сиротская обстановка в комнате и какой-то полумрак, видно электрическая лампочка была маловаттной, не в меру расстроили меня. Я измерил давление. Оно было высоким. Прослушал работу сердца. Кроме гипертонии у старушки была сердечная недостаточность. Больше недели она лежит пластом. Из-за сильного головокружения не может встать. На краешке стола, так чтобы она могла достать рукой, мелкими кусочками нарезан хлеб.
— Сирота я… — опережая мое недоумение, произнесла она. — Некому даже присмотреть… В бараке живет одна молодежь. До вчерашнего дня мне станционный электрик Феня кое в чем помогал… Попросишь его, он тебе и водички, и молочка принесет… Но вот как только кончилось в магазине вино, так он и перестал ходить… Он вас, видно, от тоски вызвал… Сама, как видите, я не в силах это сделать.
Электрическая лампочка над моей головой тихонько потрескивала, и где-то у стены, ближе к комоду, тоненьким попискиванием возбуждал мое любопытство сверчок. Темнота грубо упиралась в стекла, и казалось, что нет выхода к свету. И лишь пристанционный околопутейный красненький огонек, невзирая ни на что, рассекал ее, и тогда казалось, что не лампочка потрескивала, а темнота.
Красный огонек красиво отражался и на стеклышке моих часов, и на шприце, которым я делал укол.
Я собрался уже было покинуть ее, как вдруг, устремив на меня обнадеживающий взгляд, она сказала:
— Не оставляйте меня… — И начала просить: — Госпитализируйте меня, пожалуйста… иначе я тут пропаду.
Одеяльце слетело с нее. Повалившись на бок, она руками старалась приподнять его с пола.
Переложив старушку на носилки и погрузив ее в машину, мы ехали к первой ближайшей больнице.
— Давно, бабуль, в бараке живешь?.. — спросил ее водитель.
— Второй десяточек… — ответила она. — Я до этого в станционном доме жила. Когда его снесли, меня сюда перенесли…
Некоторое время водитель молчал. А затем вновь спросил:
— Бабуль, а Павлика Хмелика ты знала?.. Он рядом с вашим домом в пристанционной будочке жил, и еще на гармошке играл…
— Это тот, кто людей от неминуемой смерти спас?.. — тихо переспросила его старушка.
— Он самый… — удовлетворенно улыбнулся водитель и разом вдруг как-то приободрился, захрабрился, точно это жизненное воспоминание было той самой освежающей душевной находкой, ради которой он и выехал на этот вызов.
— Вот только призабыл, как его по отчеству звали… — вновь улыбнулся он. — Я ведь в этом бараке до семи лет жил, а потом отцу квартиру дали.
— Понятно… — прошептала старушка и, помолчав, добавила: — Павел Васильевич его звали… На войне он погиб.
Старушка жила одна, и поговорить ей хоть с кем-нибудь было настоящей радостью. Она еще о чем-то рассказывала водителю. Но я не слушал ее. Я думал, как мне придется ее госпитализировать. Ведь кроме своего преклонного возраста она нуждалась и в уходе. Таких больных «скорая» обычно оставляет дома, дает указания и распоряжения по дальнейшему их лечению участковому врачу и уезжает. То есть предлагается стационар на дому. Но у старушки стационар на дому пройденный этап. Участковый врач все перепробовал, он назначал даже внутривенные вливания, что на дому не всегда делается, а давление у старушки как было высоким, таким и осталось, мало того, оно постепенно нарастало, в любую минуту могла возникнуть угроза инсульта.
В салоне машины я еще раз прослушал работу ее сердца. Оно сокращалось аритмично, его перебои я чувствовал даже при определении пульса на периферических сосудах.
А что, если поставить ей инфаркт под вопросом. С этим диагнозом приемные отделения обязаны брать больных, невзирая на возраст. В крайнем случае, можно поставить не инфаркт, а предынфарктное состояние. Главное, только бы ее всунуть в отделение, где она, пусть даже при минимальном уходе, получит систематическое лечение и ежедневный врачебный осмотр.
Однако через несколько минут я отказался от постановки инфаркта под вопросом. В приемном покое прямо при мне могли сделать больной электрокардиограмму, и весь мой подвох тут же выяснится.
— Доктор, а что, если нам сказать в приемке, что мы подобрали ее на улице… — словно угадывая мои мысли, посоветовал водитель. — У меня вон сосед-инвалид без ноги, тоже, как и бабушка эта, в возрасте, раньше, бывало, больше шести месяцев дожидался очереди, чтобы лечь в больницу… Зато сейчас он не унывает. Выход, можно сказать, стопроцентный нашел. Надумает, допустим, сегодня в больницу лечь, так сегодня же и ложится. А дело он делает вот как. Идет на станцию или в другое какое-нибудь общественное место без документов, чтобы по паспорту не узнали, где он живет, и на глазах всего честного народа, закатив глаза, падает в обморок. Те, конечно, от страха охают, за голову хватаются и, недолго думая, вызывают «скорую», которая, не зная адреса больного, а он, известное дело, в силу сердечных болей или каких-нибудь других причин, не говорит его им, отвозит больного в приемный покой, где его скрепя сердце и принимают… На улицу ведь человека не выбросишь. Так что и мы давайте точно так же поступим с бабушкой… Только вот хорошо было бы, если бы она подыграла нам, убедила приемных врачей, что мы действительно на улице ее подобрали…
