Непоседа, в общем, был очень добродушный малый, и самоуничижение товарища совершенно вытеснило из его души чувство личного тщеславия. Он пожалел о своих неосторожных намеках на внешность Зверобоя и поспешил объявить об этом с той неуклюжестью, которая отличает все повадки пограничных жителей.
– Я ничего дурного не хотел сказать, Зверобой, – молвил он просительным тоном, – и надеюсь, что ты забудешь мои слова. Если ты и не совсем красив, то все же у тебя такой вид, который говорит яснее ясного, что внутри все в порядке. Не скажу, что Джуди будет от тебя в большом восторге, так как это может породить в твоей душе надежды, которые кончатся разочарованием. Но ведь еще есть Гетти, которая с удовольствием будет смотреть на тебя, как на всякого другого мужчину. Ты вдобавок такой степенный, положительный, что вряд ли станешь заботиться о мнении Юдифи. Хотя это очень хорошенькая девушка, но так непостоянна, что мужчине нечего радоваться, если она случайно ему улыбнется. Иногда мне кажется, что плутовка больше всего на свете любит себя.
– Если это так, Непоседа, то, боюсь, она ничем не лучше королев, сидящих на тронах, и знатных дам в больших городах, – ответил Зверобой, улыбаясь и оборачиваясь к товарищу, причем всякие следы неудовольствия исчезли с его честной, открытой физиономии. – Я не знаю ни одного делавара, о котором ты мог бы сказать то же самое… Но вот конец той длинной косы, о которой ты рассказывал, и Крысиная заводь должна быть недалеко.
Эта коса не уходила вглубь, как другие, а тянулась параллельно берегу озера, образуя глубокую и уединенную заводь. Непоседа был уверен, что найдет здесь ковчег, который, став на якорь за деревьями, покрывавшими узкую косу, мог бы остаться незаметным для враждебного глаза в течение целого лета. В самом деле, место это было укрыто очень надежно. Судно, причаленное к берегу позади косы в глубине заводи, можно было увидеть только с одной стороны, а именно с берега, густо поросшего лесом, куда чужаки вряд ли могли забраться.
– Мы скоро увидим ковчег, – сказал Непоседа, в то время как челнок скользил вокруг дальней оконечности косы, где вода была так глубока, что казалась совсем черной. – Старый Том любит забираться в тростники, и через пять минут мы очутимся в его гнезде, хотя сам старик, быть может, бродит среди своих капканов.
Марч оказался плохим пророком. Челнок обогнул косу, и взорам обоих спутников открылась вся заводь. Однако они ничего не заметили. Безмятежная водная гладь изгибалась изящной волнистой линией, тростники тихо склонялись над ее поверхностью, и, как всегда, свисали над ней деревья. Умиротворяющее и величественное спокойствие пустыни господствовало над всем. Любой поэт или художник пришел бы в восторг от этого пейзажа, но на Гарри Непоседу, который сгорал от нетерпения поскорее встретить свою легкомысленную красавицу, этот вид не произвел никакого впечатления.
Челнок двигался бесшумно, так как пограничные жители привыкли к осторожности в каждом своем движении. На поверхности зеркальной воды суденышко казалось как бы плывущим в воздухе. В этот миг на узкой полосе земли, которая отделяла бухту от озера, хрустнула сухая ветка. Оба искателя приключений встрепенулись. Каждый потянулся к своему ружью, которое всегда лежало под рукой.
– Для какой-нибудь зверушки это слишком тяжелая по ступь, – прошептал Непоседа, – и больше похожа на шаг человека.
– Не совсем так, не совсем так! – возразил Зверобой. – Это слишком тяжело для животного, но слишком легко для человека. Опусти весло в воду и подгони челнок к берегу. Я сойду на землю и отрежу этой твари путь отступления обратно по косе, будь то минг или выхухоль.
Непоседа повиновался, и Зверобой вскоре высадился на берег. Обутый в мокасины, он бесшумно пробирался по зарослям. Минуту спустя он уже был на самой середине узкой косы и медленно подвигался к ее оконечности; в такой чаще приходилось соблюдать величайшую осторожность. Когда Зверобой забрался в самую глубь зарослей, сухие ветви затрещали снова, и этот звук стал повторяться через короткие промежутки, как будто какое-то живое существо медленно шло вдоль по косе. Услышав треск ветвей, Непоседа отвел челнок на середину бухты и схватил карабин, ожидая, что будет дальше. Последовала минута тревожного ожидания, а затем из чащи вышел благородный олень, величественной поступью приблизился к песчаному мысу и стал пить воду.
Один миг Непоседа колебался. Затем быстро поднял карабин к плечу, прицелился и выстрелил. Эффект, произведенный этим внезапным нарушением торжественной тишины в таком месте, оказался одной из его наиболее поразительных особенностей. Самый выстрел прозвучал, как всегда, коротко и отрывисто. Затем на несколько мгновений наступила тишина, пока звук, летевший по воздуху над водой, не достиг утесов на противоположном берегу. Здесь колебания воздушных волн умножились и прокатились от одной впадины к другой на целые мили вдоль холмов, как бы пробуждая спящие в лесах громы.
Олень только мотнул головой при звуке выстрела и свисте пули, так как до сих пор еще никогда не встречался с человеком. Но эхо холмов пробудило его недоверие. Прыгнув вперед, с ногами, поджатыми к телу, он тотчас же погрузился в воду и поплыл к дальнему концу озера. Непоседа вскрикнул и пустился в погоню; в течение двух или трех минут вода пенилась вокруг преследователя и его жертвы. Непоседа уже поравнялся с оконечностью косы, когда Зверобой показался на песке и знаком предложил товарищу вернуться.
– Очень неосторожно с твоей стороны было спустить курок, не осмотрев берега и не убедившись, что там не прячется враг, – сказал Зверобой, когда его товарищ медленно и неохотно повиновался. – Этому я научился от делаваров, слушая их уроки и предания, хотя сам еще никогда не бывал на тропе войны. Кроме того, теперь неподходящее время года, чтобы убивать оленей, и мы не нуждаемся в пище. Знаю, меня называют Зверобоем, и, быть может, я заслужил эту кличку, так как понимаю звериный нрав и целюсь метко. Но пока мне не понадобится мясо или шкура, я зря не убью животное. Я могу убивать, это верно, но я не мясник.
– Как мог я промазать в этого оленя! – воскликнул Непоседа, срывая с себя шапку и перебирая пальцами красивые, но взъерошенные волосы, как будто с целью освободить этим способом свои запутавшиеся мысли. – С тех пор как мне стукнуло пятнадцать лет, я ни разу не был так неловок.
– Не жалуйся на это. Смерть животного не только не принесла бы никакой пользы, но могла бы и повредить нам. Эхо пугает меня больше, чем твой промах, Непоседа. Оно звучит как голос природы, упрекая нас за бесцельный и необдуманный поступок.
– Ты много раз услышишь этот голос, если подольше поживешь в здешних местах, парень, – смеясь, возра зил Непоседа. – Эхо повторяет почти все, что говорится и делается на Мерцающем Зеркале при такой тихой летней погоде. Упадет весло, и стук от его падения ты слышишь вновь и вновь, как будто холмы издеваются над твоей неловкостью. Смех или свист доносятся со стороны сосен, словно они весело беседуют, так что ты и впрямь можешь подумать, будто они захотели о чем-нибудь поболтать с тобой.
– Тем больше у нас причин быть осторожными и молчаливыми. Вряд ли враги уже отыскали дорогу к этим холмам, так как, право, не знаю, что они могут этим выиграть. Но делавары всегда говорили мне, что если мужество – первая добродетель воина, то его вторая добродетель – осторожность. Твой крик в горах может открыть целому племени тайну нашего пребывания.
– Зато он заставит старого Тома поставить горшок на огонь и даст ему знать, что гость близко. Иди сюда, парень, садись в челнок, и постараемся найти ковчег, покуда еще светло.
Зверобой повиновался, и челнок поплыл в юго-западную сторону. До берега было не больше мили, а челнок плыл очень быстро, подгоняемый искусными и легкими ударами весел. Спутники уже проплыли половину пути, когда слабый шум заставил их оглянуться назад: на их глазах олень вынырнул из воды и пошел вброд к суше. Минуту спустя благородное животное отряхнуло воду со своих боков, поглядело кверху на древесные заросли и, выскочив на берег, исчезло в лесу.
