Сильный холодающий ветер дул по узким переул­кам, и когда порыв усилялся да навстречу — прямо останавливал. А хорошо идти — поперёк, против! Так привык всю жизнь, так шёл всегда — и не раскаи­ваюсь. И другой жизни не хотел бы!

Тот же ветер взнёс по переулку наверх, домой — и как раз вовремя: зовут к телефону на другой этаж. Кто б это мог? Почти никто того телефона не знает, для исключительнейших случаев.

По тёмной лестнице.

Инесса!! Прямо из Кларана! Голосок — как пе­реливы рояля под её пальцами...

— Инесса, как давно я тебя не слышал!.. Люби­мая!.. А я вчера с дороги послал тебе откры... Надо немедленно ехать, нам надо всем ехать! Я готовлю тут разные варианты, какой-то сработает обязательно! Но вообще надо разведать и английский путь. И, может, удобнее всего было бы тебе... Что?.. Неудобно?.. Ну, я не настаиваю никогда, ты знаешь... Не уверена, что вообще поедешь? Вообще??. Колеблешься?.. (Какой- то сбой, мысли не сходятся. Когда долго не видишься — и всегда сбой, настроения не прилегают, а тут еще и по телефону.) ... Почему же нет? Да как же можно вытерпеть! ...А я был — совершенно уверен! Мне в го­лову не... Да, нервы, конечно,.. Да, нервы... (По теле­фону о нервах не разговоришься, франк минута.) Ну, ладно... Ну попорбую как-нибудь, да...

Ах, лучше б и не звонила, только настроение опу­стилось... Оборвала и настроение и план...

Как же испортились отношения, не узнать. И — отчего? Уж портиться бы — отчего? Уж как он ей вы­стилает, как уступает — кому, когда?..

Удивлялся, что втроём — и держится. Вот и не удержалось...

Занозилось, заныло от этого разговора, ничем за­няться себя не заставишь. Сел к окну, где посветлей, на коленях писать программу дайствий для петербург­ских, они ведь сами никогда ничего ... За окном ветер просто ревел и в щели дуло, каких раньше не замечал. Март, а печку бы истопить? Скажут хозяева — уголь перетрачиваем. Пальто накинул.

Начать надо с анализа обстановки. Точной обста­новки он не знал и не мог восстановить по скудным га­зетным обрывкам, но хорошо понимал по общей тео­рии, и ничего другого в Петербурге происходить не могло... Произошло в России чудо? Но чудес не бы­вает ни в природе, ни в истории, только обыватель­скому разуму кажется... Разврат царской шайки, всё зверство семьи Романовых, этих погромщиков, залив­ших Россию кровью евреев, рабочих... Восьмидневная революция... Но имела репетицию в 1905 году... Опро­кинулась телега романовской монархии, залитая кро­вью и грязью... По сути это и есть начало всеобщей ве­ликой гражданской войны, к которой мы призывали...

Недоговорённое с Инессой — мешало работать. От звонка поднялось — и не улегалось. Как-то взаимо­непонятно, ершисто... Колет...

Естественно, что революция разразилась раньше всего в России. Этого и надо было ожидать. Этого мы и ждали. Наш пролетариат — самый революцион­ный... Кроме того весь ход событий ясно показывает, что английское и французское посольства с их агента­ми непосредственно организовали заговор вместе с октябристами и кадетами...

Что ж, мы уедем — а она останется? Совсем — останется? Ведь события могут так раскидать, разде­лить...

В новом правительстве Милюков — только для сладеньких профессорских речей, а решают пособни­ки Столыпина-вешателя... Совету рабочих депутатов надо искать союза — не столько с крестьянами, но в первую голову — с сельскохозяйственными рабочими и с беднейшими крестьянами — отдельно от зажиточ­ных. Важно уже сейчас раскалывать крестьянство и противопоставить беднейших — зажиточным. В этом гвоздь

Ну, просто ураган! И как будто снег срывает. Уже и от окна света нет, опять лампу...

• Нет, не успокоиться, пока снова не написать Инес­се. Вот прямо сейчас и написать.

... Не могу скрыть от вас, что я разочарован силь­но. Теперь надо — скакать, а люди чего-то „ждут"... Через Англию под своим именем — меня просто аре­стуют... А я был уверен — вы поскачете!.. Ну, может быть здоровье не позволяет?.. Так пусть хоть Крыленко попробует — узнаем, как дают? какой порядок?

И вот уже нытьё облегчилось, отлегло, а зацепи­лась и потянула новая идея, использовать это письмо:

... Да тут только задуматься: около вас там живёт столько социал-патриотов и разных беспартийных рус­ских патриотов, и богатых! — почему же им не при­дёт в голову простая мысль ехать через Германию? — вот им бы и попросить вагон до Копенгагена. Я не могу этого сделать, я — „пораженец". А они — могут. О, если б я мог научить эту .сволочь, этих дурней быть поумнее!.. Вы — не подскажете им?.. Думаете, немцы вагона не дадут? Держу пари, что дадут! Я — уверен просто! Конечно, если дело будет исходить от меня или от вас — всё сразу испорчено... А — в Же­неве нет дураков для этой цели?..

Вот к этому и свелась теперь вся проблема: не Францию-Англию разведывать, нет, ехать только через Германию, конечно! Но: как, чтоб не от себя, чтоб это возникло от кого-нибудь от другого?..

Если кто сомневается, можно хорошо убедить так: ваши опасения — курам на смех! Да неужели же рус­ские рабочие поверят, что старые испытанные рево­люционеры действуют в угоду германскому империа­

лизму? Скажут — мы „продались немцам"? Так ведь про нас, интернационалистов, и без того уже давно говорят, раз мы не поддерживаем войну. Но мы де­лами своими докажем, что мы н е немецкие агенты. А пока надо — ехать, ехать, хоть через самого дьявола.

Но — кому внушить инициативу? А без этого и возможность будет — а ехать нельзя. Нам одним, пер­вым нам, от себя — нельзя, в России окажется трудно.

Так и прокатился день, не дав решения и выхода...

А за один этот день — что там в России наворочено!

Туда, в ревущую тьму, прислониться к тёмному стеклу — мелькало, мелькало, неслись косые пули! Вот такое ив Петербурге сейчас. Бешено выло в трубе, стучало где-то на крыше, никогда не стучало, что-то оторвало. Ну, закручивало!

Как будто вот последние часы упускаем, послед­ние часы. Писать им, писать дальше:

— ...Милюков и Гучков — марионетки в руках Ан­танты... Не рабочие должны поддерживать новое пра­вительство, а пусть это правительство „поддержит" рабочих... Помогите вооружению рабочих — и свобода в России будет непобедима! ...Учить народ не верить словам!.. Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в Росси есть и можно его отнять... И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм...

Раскрутилось внутри, вытягивало жилы рук и ног от бездействия. А — пойти в эту бурю, выходиться! Иначе ведь всё равно не заснуть. Пусть ветер потол­кает, продует.

Внизу лестницы — запахнулся, старую шапку на­хлобучил крепче. (Спросил председатель шо-де-фонско- го профсоюза: „Это что за пилот?")

Сразу — как толкнуло, как понесло, ну, насто­ящий ураган! А — по сухому, снега мало. Фонари все видны, а небо тёмное. Брян-нь! — выбило стекло из уличного фонаря. Черепицей стучит, тут и на голову свалится.

Узкие, узкие, узкие улочки старого города, в ка­кую сторону ни иди — лабиринт. Заблудишься тут как мышь, не вырвешься на просторы петербургских пло­щадей.

Управляли Россией 40 тысяч помещиков — неуже­ли ж мы столько не наберём и не управим получше?..

На Нидерхофштрассе, улице ночных гуляний, про­хожих почти никого, все забились за светлые окна. И барахтается в ветрище беспомощный — сжатый, нагнутый, вялая, рыхлая, знакомая фигура... Григорий! С вокзала? Приехал опять?

— Владимир Ильич, много важного, решил при­ехать.

— Ну, что Вейсс? Был у Ромберга?

— Был сегодня. Сейчас расскажу. Трт обрадовал­ся!

Один туда качнётся, один сюда, руками от ветра отбиваясь, шапку хватая. Побрели назад. Говорить трудно, но и не терпится.

В Берне весь день заседал эмигрантский комитет по возвращению на родину, и Григорий там от нас. Ну и что, как?

Говорильня, говорильня, перебирали все варианты