Следовало ведь сестру утешить, хоть перво-наперво. А там и видно будет. Конечно, не с каждым проклятым хорошо ужиться можно, бабка вот, волхва Аленья, такое рассказывала, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Да хотя бы про одного витязя княжеского роду, который от двенадцати лет каждую ночь в чудовище жуткое превращался, а как оженили его, все жену молодую покусать норовил. Днем-то ходил молодцем, а чуть солнце закатится, и превращался в чудовище, на большой замок железный его только запирать. А все потому, что его матушка-княгиня волхву одну могучую сильно разозлила.

Уж как-то так устроено в мире, что больше всего зла волшебного князьям достается, простым людям куда как реже. И бабка говорила, что это правильно. Кому много дано, с того много и спрашивается. И княжеские дочки, даром что в шелках-аксамитах ходят, а понадобится князю откупиться от зла какого для государства или мир скрепить – на это дочки и есть. У княжны не спрашивают, кто ей мил, идет за кого надобно, а если отмерит ей счастья Матушка Макошь, так то ее особая милость. И жертва богам если нужна, то и на это княжеская дочка сгодится лучше прочих, потому как цена ей дороже, чем любой другой девке. Велька, правда, что-то не припоминала, чтобы княжон на самом деле богам жертвовали, так, всерьез, не по-праздничному, а чтобы жизни лишить – видно, то совсем уж в стародавние времена случалось. Но бабка любила внучку попугать, про всякие страсти рассказывала частенько, когда долгими вечерами у огня поговорить садились. Однако отдала же она дочку свою Заринью, Велину матушку, князю в меньшицы, и вено[6] взяла, все чин-чином. А жить зато на княжий двор не пустила, и батюшка Велеслав Судиярыч с тем согласился…

Чаяна сестру слушала, задумчиво мотая на палец кончик косы.

– Ты так считаешь? – обронила она со вздохом. – Может, и впрямь. А не пойдешь ли на мое место? Все приданое отдала бы, все что захочешь.

– Разве меня звали? – со смешком уточнила Веля. – Сама знаешь, нас рядом поставь да вели выбирать – мне и твое приданое не поможет!

– Дуреха ты, – так же задумчиво покачала головой Чаяна, и улыбка на ее губах мелькнула горькая, – кто из нас станет выбирать, тому не я и не ты, а приданое мое и надобно! Ну и звание княжеское, а ты чем не княжна?

– Крови высокой, что ты от матушки получила, мне не перельешь вместе с твоим приданым, – заметила Веля. – А она женихам твоим тоже очень желательна. И меня здесь княжной не зовут, тебя только.

– Брось, – махнула рукой Чаяна, – не зовут, скажешь! Вот уеду я – поглядишь, единственной останешься, батюшка и женихов перебирать начнет, и будешь ты для всех желанней некуда. Это мне такая доля горемычная выпала, что родиться не успела, а уже в невесты к проклятым попала. Да-да, – закивала она, потому что Веля собралась уже удивиться и возразить, – тогда это и случилось. Не говорили нам, потому что батюшка все откупиться хотел от кариярцев, да те ни в какую. А вот ты, сестричка… на себя погляди-ка! – вдруг встрепенулась она, – что на тебе за отрепье? Хуже чернавки оделась, как будто тебе не во что! Хорошо, матушка с батюшкой не видят!

– Вот и ладно, – рассмеялась Веля, поднимаясь с колен и высыпая из ладони на сестрино одеяло янтарные бусины, – раз ты мой наряд заметила и ругаешься, значит, полегчало тебе, больше не грустишь, сестрица милая!

И тут как раз дверь тихонько открылась, и матушка-княгиня Дарица Стояновна шагнула в горенку. Она слышала часть разговора и не могла не признать, что падчерица говорила правильные вещи.

Княгиня поглядела на встрепенувшихся девушек, усмехнулась чему-то своему, вслух сказала другое:

– Хороши же вы обе. Одна в слезах и соплях, другая и впрямь чернавка чернавкой. Ладно-ладно, Велья, знаю, что тебе так и велено. А тебе, Чаяна, плакать полагается, с девичьей жизнью прощаться. Все, получается, правильно, все так и надо, дочки князя вериложского! – и даже не понять было, сердится ли княгиня-матушка.

Она пришла сюда посидеть со своей дочкой, приголубить, сказать, чтобы не тужила зря да спать ложилась. А уж она, мать, постарается, очень постарается, распутает эту кудель, насколько можно ее распутать.

Ох, не многое теперь могла княгиня, вот как не могла вовсе отказать нежеланным сватам. Если бы при ней все решалось, тогда все иначе было бы. Над дочками материнская власть всегда впереди отцовской, и всякий, кто богов чтит, не перечил бы. Но что муж сладил, ей уже не разлаживать. Теперь кариярцам отказать нельзя, но и соглашаться ведь не на все можно!

Падчерицу княгиня не ожидала увидеть в дочкиной светелке и не обрадовалась ей. Просто потому, что та была сейчас как никогда чужой, посторонней их беде. Дочь другой жены, которую не увезут за темные леса, тут она останется отцу на радость, в то время как ее Чаяну, любимую и чаянную, умницу и красавицу, увезут. Беспокоило княгиню неизвестное проклятье. И избежать беды один способ есть, спасибо волхве, надоумила…

Княгиня села на лежанку, небрежно подвинув рукой в сторону кучку драгоценного янтаря, Чаяна тут же пристроилась у ее ног на низкой скамеечке, спросила, норовя заглянуть в глаза:

– Матушка! А когда ехать, решено уже?

– Как только, так и сразу, – уронила княгиня, ласково погладив дочь по гладким, как шелк, волосам, и посмотрела на падчерицу, – сядь, Велья, не стой. Раз уж ты тут… что поделаешь. Слово отцовское тебе не указ, значит, а жаль. Он о тебе печется, оттого и услал из города. А ты думала отчего?

Лицо Вельки, которая тут же пристроилась на кошме рядом с сестрой, осветилось любопытством, а вот раскаяния там была разве только малая толика.

Попалась княгине? Это ничего. Гневаться, сапогами топать, как отец, матушка не станет. С ней, при нужде, и договориться можно.

– Думала, да не придумала ничего, матушка, а что батюшка заботится, так знаю, конечно, – она опустила глаза, – мне только утром на ярмарке побывать, матушка. Привезти мне кое-что должен один купец, он тут уже, в городе, я узнала. Средство редкое, он бабке Аленье еще возил, надежный человек. Заберу, и с обозом обратно, вечером на месте буду.

– Куда – обратно? В Синь свою? В такую даль? А не успеешь добраться, будешь Купалу справлять незнамо где и с кем? Хорошо это разве? – княгиня со вздохом пригладила и растрепанные пряди падчерицы. – Ты княжеская дочь! Горе мое горькое. Как отпустили-то тебя, сбежала?

– Меня не стерегут, матушка. Так и при бабке было.

В порядки на Аленьиной болотной усадьбе княгиня и раньше не мешалась, и нынче вроде ни к чему.

– Даже не думай обратно ехать, – строго сказала она. – Здесь пойдешь на гулянье, как полагается. А пока приоденься, но сиди у себя, во двор и носа не высовывай. Отцу твоему… потом скажем.

Да, лучше потом. Этим вечером князюшка не в духе был. Допоздна сидел с приехавшими боярами, медом хмельным их поил да о чем-то переговаривал, а о чем – кто ж знает…

– Матушка, мне на ярмарку надо, говорю же, – упрямо тряхнула головой Веля, – не выкуплю товар, больше у меня заказа не возьмут. Издалека ведь везли.

– Тебе бы о другом беспокоиться. Приданое себе шить. Может, и за тобой уже сваты едут, – скорее для порядка сказала княгиня, нахмурив свои красивые, ровными дугами черные брови. – А за товаром сходи, что ж. Я велю, тебя проводят. Что за диво заказала?

Внучке старой Аленьи в том, что касалось ведовских дел, обычно не перечили. Да и зачем? Сильная волхва была бабка, и почитали ее крепко. И что внучку кое-чему научила – хорошо, умеющая лечить и заговаривать повсюду дороже всякого золота ценится.

– Кору дерева одного, матушка, – с готовностью ответила Велька. – Далеко растет, за морем. И масло из него же.

– А для чего это надобно?

– Ничего лучше жар из ран не вытягивает. По бабкиному рецепту зелье варить буду. Пока сваты едут, глядишь, успею… – добавила, не удержалась, стрельнув лукавым взглядом.

– Доброе зелье, значит, – кивнула княгиня, улыбнувшись шутке, – зови купца сюда, здесь с ним и говори, казначей расплатится, может, и еще чего прикупит. Вот как Чаяна делает. И купцу честь, и тебе ни к чему самой по торговым рядам бродить. Лекарские уменья – это хорошо.