Хоть и возражали Василий Иванович с Галкиным против прогноза, а весна в этом году им назло наступила рано и как-то вдруг. Неделю таяло, гремело, снег пластами съезжал с крыши, и сад за окном из белого становился сперва грязно-серым, а потом - черным.

Старик Ехалов чувствовал себя плохо и блажил: сплошные неполадки: и еда надоела, - что в самом деле все одно и то же? - и к мемуарам он что-то охладел - в мыслях никакой стройности, а тут еще мешают, ходят, дверями хлопают! Все из-за недотепы. Иван раздражал его своим спокойствием, вернее, равнодушием и вялостью. Ничего он толком не умел и уметь не хотел, деньги тратил на глупости. Ну зачем, например, было покупать весной дрова? Скоро станет тепло, а пока вполне можно насобирать в лесу сушняка. Вполне можно, только лень!

Старик решил, что, сколько денег ни давай на хозяйство, все пойдет прахом, и распорядился каждый месяц пятьдесят рублей из его пенсии переводить Борису - на внука. Лишняя копейка никогда не помешает - парень растет, ему витамины нужны. И иностранные языки!

Отсылать деньги он поручил верному другу Галкину, при этом они долго о чем-то спорили. Иван не вслушивался, но уловил, что, кажется, впервые в жизни Галкин позволил себе противоречить отцу и за это получил разнос. Бормоча: "Дело ваше", он выскочил из комнаты и стал надевать пальто, путаясь в рукавах. Иван пальто ему подал, и тогда Галкин вдруг произнес речь:

- Я, конечно, Иван Васильевич, не имею права вмешиваться в такое сугубо личное дело, возможно, сейчас я совершаю бестактность и не должен... Я глубоко уважаю вашего батюшку, но, по-моему, извините, следует как-то корректировать его поступки. Я молчал, когда... впрочем, сейчас речь не об этом. Словом, я считаю, что материальная помощь семье Бориса Васильевича, извините за резкость, просто чушь! Не перебивайте, я старше вас! Ваня, я знаю, сколько вы получаете, и представляю себе расходы. Один дом содержать - охо-хо! Сам дачу имею. А стариковские прихоти... Короче говоря, давайте так: эти деньги я буду возвращать вам. Не потребует же он от меня квитанцию.

- Нет уж, Матвей Ильич, вы меня по делу не берите, не будем пачкаться из-за полета. Отсылайте.

- Да поймите вы наконец, идеалист несчастный! Ваш брат, слава богу, так обеспечен, как вам не снилось! Был я у них в прошлый раз, имел удовольствие видеть и карельскую березу, и гобелены. Между прочим, он мог бы приезжать и почаще, чем раз в месяц, и не только для отца, а чтоб дать вам возможность съездить в город, сходить в театр, в концерт, что ли! Является тут, понимаете, с презентами, расточает улыбки, а по делу... Не буду я ему деньги переводить! Не буду, и все. Так и скажите папаше.

Галкин бросил деньги на стол и ушел, а Иван на следующее же утро отправился на почту и послал перевод. Конечно, это отцова обычная педагогика, - наказывал его, Ивана, за дрова, да ладно, обойдемся, свет клином на этих пяти червонцах не сошелся, тем более что завтра получка.

Борис приехал через десять дней, в свое законное второе воскресенье месяца, и имел с отцом крупный разговор. Старик взять деньги обратно отказался наотрез, надулся, а потом еще устроил сердечный приступ. Трудно сказать, не придуривал ли он вначале, но в конце концов так вошел в роль, что пришлось вызывать "неотложку". Врач намерил двести двадцать на сто сорок, ввел магнезию и строго сказал сыновьям, что больному необходим полный покой и никаких отрицательных эмоций.

- И что тогда? - спросил Иван - у него всегда чесался язык задавать бессмысленные вопросы.

- Тогда? - удивился врач, задумался, а потом сказал, будто оправдываясь: - Чего вы хотите? Возраст есть возраст.

Борис в этот день допоздна задержался на даче, чуть электричку не пропустил, так было тревожно на душе и жалко оставлять одних отца с Иваном. Да что поделаешь - на девять утра назначено заседание ученого совета по защите диссертации. Не прийти - сорвать защиту.

- Утренние поезда у нас начинают ходить с пяти тридцати, - сказал Галкин, ни к кому не обращаясь, когда дверь за Борисом Васильевичем захлопнулась. Иван промолчал. Эти юристы все большие зануды, а Галкин неправильно выбрал специальность - ему бы прокурором быть, а не адвокатом.

Директор лежал в постели. Во-первых, врач из "неотложки" назначил покой, во-вторых, Василий Иванович что-то очень ослабел за последнее время, и Ивану тяжело было ворочать его большое тело, когда нужно было перестелить белье или мыть старика.

Как-то поздно вечером, ночью почти, позвал он Ивана и попросил пить. Чай в стакане стоял, как всегда, на тумбочке, но Иван принес еще воды и присел к отцу в ноги. Старик поерзал-поерзал под одеялом, спросил, не забыл ли Иван покормить Альфу, ответа слушать не стал и заявил:

- Интересно, а вдруг там... - он показал на потолок, - все-таки что-то есть?

- Конечно, есть, - сказал Иван, - совершенно точно - есть.

- Ты у меня никак верующий? - Василий Иванович даже приподнялся на локте.

- При чем здесь? Мне недавно рассказывали - в американском журнале напечатана статья: провели обследование лиц, подвергшихся реанимации, ну, то есть переживших клиническую смерть. Их спрашивали, что они чувствовали, когда...

- Ну!!

- Все без исключения сказали: что-то остается. Короче, доказано, что за смертью есть... другое.

- Ну, это уж ты... того. Загробная жизнь... Так и написано - все сказали, что есть?

- Все.

- Буржуазная пропаганда с целью отвлечения от борьбы, - изрек Василий Иванович и с надеждой посмотрел на потолок. - Ладно. Иди спать. А журнал он как, научный или этот... бульварный листок?

- Вестник Калифорнийского терапевтического общества, - соврал Иван. Спокойной ночи. Альфа, на место!

- Она мне не мешает, от нее тепло! - и старик обнял собаку за шею.

Нет, и в самом деле весна в этом году была какая-то необыкновенная старожилы не упомнят. Старожил - Зинка, та, что работает в чайной буфетчицей, - на днях на весь магазин божилась, что живет в поселке вот с таких лет, а ни разу не видела, чтобы в середине апреля вылезала трава. Трава не трава, а на солнечных местах и действительно что-то такое зеленело, и почки готовились лопнуть, и небо наливалось летней синевой. Уже прилетели грачи и с криками носились над деревьями и над крышей дома, будоража своим поведением голубей и воробьев, которые тоже суетились, будто и они вернулись из теплых краев и должны - ох, должны! устраиваться на новом месте.