Прежде чем Тарас и Фекла успели сообразить, что хочет сделать Галган, Сатана вырвался из рук женщины и понесся навстречу врагу. В мужественном сердце собаки не оставалось места страху. Коротко и сухо щелкнул выстрел. Сраженный пулей на лету, Сатана перекувыркнулся в воздухе и покатился по двору, который он так бдительно охранял долгими ночами. Фекла испустила пронзительный вопль и потрясла сжатыми кулаками, вне себя от горя.

Галган подошел к собаке с дымящимся ружьем. Она еще царапала когтями землю. Зрачки грозили убийце, но быстро тускнели. Язык высунулся наружу. Розовая пена пузырилась на морде, кровяная лужица под правым боком все ширилась. Жизнь оставляла могучее тело.

— Пойдем, Фекла,— сказал Тарас, ласково обнимая

женщину за плечи,— тебе тут делать нечего. _ А с этим типом мы еще рассчитаемся.

Галган не сказал ни слова, не остановил их, но Тарас чувствовал, как его спину жег ненавидящий взгляд смертельного врага.

В тот же день по просьбе Евдокии Ильиничны старушка, уборщица конторы, приютила у себя Феклу. Женщина присела к столу, спрятала лицо, покрытое синяками, в ладонях и горько заплакала.

— Ничего, касатка, не горюй,— утешала Феклу старушка, поглаживая ее крепкую спину, едва прикрытую изорванной в клочья кофтой,— тут тебя никто не обидит. Живи на здоровье. Довольно он над тобой тиранствовал, ирод несытый. Ты баба справная, здоровая, будешь работать и так-то проживешь одна славно!

Фекла не могла слышать слов старушки. Но она видела, что ее жалеют. И этого было достаточно обездоленной женщине. Совладав с собой, она вымыла лицо холодной водой, расчесала волосы и начала готовиться к первому ночлегу на новом месте.

5

Игнат Петрович шумно прихлебывал кофе и одновременно разглядывал фотографии в последнем номере «Огонька». На прииске был заведен и строго поддерживался порядок, по которому все новые журналы, выписанные для клуба, сначала доставлялись Крутову. Он бегло просматривал их, потом через неделю-другую передавал Норкину. Тот, в свою очередь, тоже знакомился с журналами, и лишь после этого, часто через месяц, они попадали в читальню для общего пользования.

Зоя сидела за столом напротив и внимательно следила за тем, как завтракает Игнат Петрович, готовая придвинуть к нему сухарницу, масленку, кувшинчик со сливками.

Покончив с кофе, Крутов надел китель, начал застегивать его и внезапно нахмурился. Сейчас же Зоя, как школьница, привстала со стула.

— Что это значит, Зоя? — раздраженно спросил Игнат Петрович.— Опять пуговица оторвана. Неужели так трудно пришить? Кажется, ты не слишком перегружена работой.

— Я не знала, что ты наденешь китель, не проверила его с вечера,— засуетилась Зоя.— Давай, я сейчас быстро прихвачу пуговицу.

— Теперь поздно. Мне пора на работу,— сухо отрезал Крутов и вышел.

Зоя снова опустилась на стул и печально вздохнула.

Последнее время в жизни молодой женщины произошли большие перемены. По настоянию Крутова она оставила работу и, как только на прииске улеглись толки об ее уходе от Шатрова, открыто поселилась в доме Игната Петровича. Он шутил с Зоей, ласкал ее, отдавал ей много времени. В каждый свой приезд из Атарена Галган доставлял Зое обновки, купленные по поручению Крутова. В магазинах прииска Зоя чувствовала себя, как в домашней кладовке. Казалось, все шло отлично. Никогда еще Зоя не имела такого количества нарядов. Жизнь улыбалась ей. Зою окружала атмосфера долгожданного довольства и материального преуспевания.

Но с некоторых пор все чаще и чаще начали повторяться сценки, подобные только что случившейся. Пустяки, на которые Крутов раньше не обращал никакого внимания, теперь служили поводом для упреков. Нередко завтраки, обеды проходили в полном молчании. Зоя нервничала, всячески старалась угодить Игнату Петровичу, но это мало помогало. Поводы для упреков находились.

Первая мысль, естественно пришедшая в голову Зое, была та, что Игнат Петрович начал увлекаться другой женщиной. Но такое предположение пришлось вскоре же отбросить: оно ничем не подтверждалось. Крутов целые дни проводил на полигонах и в шахтах, а если и задерживался допоздна, то только на своих планерках. Оставалось думать, что он скучает в ее обществе и это служит причиной охлаждения. Тогда Зоя попыталась втягивать Игната Петровича в разговор, когда они оказывались вместе, но сейчас же удостоверилась в своей полной беспомощности. Она просто не находила, о чем с ним говорить. Горное дело, неудачи и заботы прииска, занимавшие все мысли Крутова, о чем он мог бы рассуждать с живым интересом, для Зои являлись совершенно неизведанной областью. Наоборот, наряды, моды, приобретения— все, что служило главным содержанием жизни Зои, никак не затрагивало Игната Петровича. Он придавал одежде не больше значения, чем Шатров. Отвлеченных тем — литературы, музыки, живописи — Зоя самане

рисковала касаться. Еще меньше расположен был затрагивать их Игнат Петрович.

Эта разность интересов, отсутствие общего, что могло бы объединить супругов, сказывалась все сильнее. У Крутова за плечами была трудная, долгая жизнь. Зоя только вступала в нее, и ее поверхностные, легкомысленные взгляды на жизнь часто раздражали Крутова.

Была и еще одна причина охлаждения. С Крутовым произошло то, что бывает нередко в подобных случаях. Когда первое страстное увлечение Зоей схлынуло и Игнат Петрович получил способность трезво обдумать события последнего времени, он убедился, что смешон в глазах всего прииска со своей запоздалой страстью. Слишком велика была разница в возрасте. Невольно вспоминались прочитанные басни и фельетоны. «Бобром стал на старости лет»,— сердито думал о себе Крутов. А тут еще примешивалась обидная для самолюбия мысль, что Зоя сошлась с ним только из-за материального расчета, без всякого чувства. Подозрение это и самому Крутову казалось несправедливым,— он хорошо видел, что Зоя была искренна в своих ласках,— но, раз появившись, оно не исчезало, несмотря на все доводы рассудка.

В довершение всего Зоя робела как девочка перед новым мужем. Алексею она дерзила не задумываясь, никогда не заботилась о том, какое впечатление произведут ее слова, не подлаживалась под его настроение — с ним она была ровня. Иное дело Крутов. Зоя много раз давала себе слово покончить со своим нелепым страхом. «Что я, глупая! Ведь он мне муж, а не начальник!» Но едва скрипело крыльцо под тяжелыми шагами Крутова, рывком распахивалась дверь и он вырастал на пороге, головой под притолоку, огромный, меднолицый, как вся решимость Зои мгновенно улетучивалась. Она даже называла его только Игнатом Петровичем. Уменьшительные имена застревали на кончике ее языка, не желали сойти с него. Да и несуразным казалось называть этого сурового, огромного человека «Игнашей»! Те самые качества характера Крутова, которые так притягивали к нему Зою в свое время: властность, резкость суждений, упрямство, пренебрежение к мнению окружающих, широта натуры,— оборачивались теперь против самой Зои. А Крутов, замечая ее робость, сердился: «Трясется, как Охапкин. Какая это, к черту, любовь!..»

Невеселые размышления Зои о ее житье-бытье прервал мягкий стук. Дымчатый лохматый кот сибирской породы соскочил с кушетки, выгнул горбом спину и сладко зевнул, далеко высунув красный лепесток языка. Потом потерся о ножки стула, на котором сидела Зоя, вежливо сказал: «Мр-м!» — что, вероятно, означало на кошачьем наречии: «Можно к вам?», вспрыгнул женщине на колени и сейчас же замурлыкал. Поглаживая шелковистую шерстку животного, Зоя бросила взгляд в окно и оживилась. По двору шла Царикова.

— Угадай, зачем я к тебе? — еще с порога, не здороваясь, спросила радистка.

— За мулине? За полотном? Ну, тогда не знаю,— пожала плечами Зоя.

— Вот за этим серым кавалером. Одолели мыши. Пешком ходят по всей рации. Сегодня утром стала обуваться, сунула ногу в туфель, а там мышь! Я как завизжу! Швырнула туфель, мышь вылетела оттуда и давай носиться по комнате. А я вскочила на стул и ору как сумасшедшая. Представляешь картину? Обхохотаться можно. Но мне-то не до смеху. Дай кота.