Сиротку забавляло создавшееся положение. Тарас восхищал его своей физической силой, прямодушием. Шофер искренне желал ему добра. Но тщеславие перевешивало. Самолюбие приятно щекотало внимание избранницы знаменитого на весь прииск бурильщика-силача, а главное, вид самого укрощенного Недели, беспомощно сидевшего в углу, пока Виктор соловьем разливался перед девушкой. Приятно было также бравировать опасностью. Сиротка чувствовал, что играет с огнем. Если бы не запрет, наложенный Клавой, Тарас измолотил бы шофера в первый же вечер. Сиротка не знал об этом запрете, который один охранял его, но догадывался, что Тарас бездействует по желанию Клавы. Имелось еще одно обстоятельство, заставлявшее Сиротку волочиться за Клавой: ему очень льстили разговоры товарищей по гаражу: «Ну и Виктор, какую девку завлек! И скажи, у кого — у самого Недели ухажерку отбивает. Да как у тебя духу хватает на глаза ему показываться? Он же тебя с валенками съест!» Сиротка скромно отмалчивался, так как никогда не болтал о своих любовных делах, но все же ходил по гаражу гоголем.
Гораздо сложнее были переживания Клавы. В ее душе происходила тяжелая борьба. То девушка упрекала себя в черной неблагодарности, вспоминая, как с первого дня знакомства Тарас был нежен с ней, трогательно заботлив, то начинала досадовать: «Только и знает — ходит за мной да вздыхает. Нет чтобы посидеть, поговорить, как Виктор». Но сейчас же сама собой возникала невыгодная для шофера параллель: «Виктор, случись с ним такое, на весь прииск бы раззвонил, что спас меня. Д Тарас—хоть бы полсловечушка кому». Клава не ошиблась. Тарас никому не обмолвился о своей схватке с хулиганами, если можно было назвать схваткой такое одностороннее побоище. Он боялся за доброе имя Клавы. В свою очередь, и пострадавшие, не заинтересованные в разглашении тайны, тоже помалкивали. Так случилось, что о нападении на Клаву не знал даже Виктор. Думая об этом, девушка чувствовала, как крепнет в ее душе привязанность к Тарасу. Но назавтра приходил блестящий, остроумный, веселый шофер и оттеснял на задний план скромного, неяркого бурильщика.
Вот и сейчас, пока Тарас, хмурый, невеселый, сидел на табуретке, опустив широкие плечи, Сиротка рассказывал без умолку, бойко размахивая руками. На его подвижном лице по ходу рассказа мгновенно сменялись то испуг, то радость.
— И вот, значит, стою я со своей машиной под окнами клуба, подремываю, ничего не знаю. А там уже — полная паника. Семен Андрианыч вышел на трибуну, только начал говорить, и вдруг видят люди: закачался, схватился рукой за сердце и — упал. Что такое? Народ вскочил. В президиуме переполох. На счастье, нашелся в зале врач. Сейчас его за бока, к Семену Андрианычу. Приговор: дышит еще, но жизнь на волоске. Срочно нужна операция. Иначе — каюк! А на прииске ни одного хирурга! Везти надо в Мысовое, за шестьсот километров. Что делать? Дорога хотя и гладкая, но поворотов, подъемов! Числа нет! Все же не Москва — Минск.
Ревнивый взгляд Тараса отметил, что шофер положил свою руку на Клавино колено. Увлеченная рассказом, девушка ничего не почувствовала, поторопила Сиротку:
— Ну, ну, что дальше?
— А дальше выносят Семена Андрианыча из клуба ногами вперед, словно покойника. Так меня холодом и обдало! Подскакивает к машине его секретарь: «Витя! —А у самого голос рвется, на глазах слезы.— Витя, от тебя все зависит: если через десять часов не доставишь к хирургу в Мысовое — конец!» Я так и взвился. Главное дело — я с Семеном Андриановичем весь край объездил. Где только нас не носило! И вдруг такому человеку конец? Думаю себе: «Если ты действительно комсомолец, не последняя поганка,— сделаешь!» Уложили мы его в машине поудобнее, секретарь голову поддерживает. Врач на откидном сиденье примостился. Команда мне: «Давай, Витя!» Н-н-ну я и дал!..
Сиротка даже зажмурился, потряс головой, словно ужасаясь сделанному некогда. Клава слушала, наклонясь вперед, не сводя горячих темных глаз с шофера.
— Как включил фары, как лег на руль, так, веришь, и не разогнулся до самого Мысового. По селектору приказ дали: остановить всякое движение, очистить тракт, идет машина с больным Семеном Андриановичем. И ты скажи — все машины встали! До единой. Если проезд узкий, так шофер свою машину в кювет, в снег затолкает, а дорогу очистит. Крепко все уважали директора. Так я и летел по тракту. Веришь, Клава,— вдохновенно говорил Сиротка,— только крыльев мне в ту пору и не хватало. Сам не пойму — как в ту ночь не разбился. На вираже— шестьдесят, на прямой — сто! Благо, зима, снег укатался, что твой асфальт. Глаза — метров на триста вперед, нога на акселераторе. Только на вираже сбавлю газ, чтоб не перевернуться, и опять на всю железку, сколько у мотора духу хватает. А мотор-то чертячий — «ЗИС-101»,— тогда сильнее машины и не было. Случись в то время на тракте пробка, останься на дороге раззява какая — в куски б разбился. С такого ходу тормозить— километр надо.
— Небось не разбился,— некстати вставил Неделя, мучимый ревностью. И сейчас же стыдливо потупился — Клава бросила на него недоумевающий, отчужденный взгляд.
— Короче говоря,— продолжал Сиротка, не обращая внимания на Тараса,— еще солнце не взошло, а мы уже подлетели к Мысовому. За девять часов домчал! Сейчас же в больницу, к хирургу на стол — и пошло дело. Через месяц Семен Андрианыч опять гонял на машине по всему краю почище прежнего. А Виктору Афанасьевичу— грамота от главка и две тысячи премии,— рисуясь, не утерпел похвастаться шофер.
— Да-а,— раздумчиво протянула Клава, сожалея, что интересный рассказ уже закончился. Заметив вольность шофера, негодующе сбросила его руку со своего колена. «Обнаглел Витька!»
4
Зоя открыла дверь продовольственного магазина и нерешительно остановилась на пороге. Длинная очередь в три ряда выстроилась вдоль прилавка. Зоя хотела уже повернуть обратно, но вспомнила, что хлеба не хватит даже на обед. Пришлось пристраиваться в хвост очереди.
— Вы крайний? Я за вами,— произнесла Зоя неизбежную формулу-заклинание.
Но простояла Зоя недолго. Ее зеленую вязаную шапочку с помпоном заметила заведующая магазином. Полное, бело-розовое лицо женщины расплылось в любезной, приторной улыбке. Узкие щелочки глаз совсем исчезли, двойной подбородок заколыхался.
— Зоя Васильевна, идите сюда, я вам сама отпущу, что нужно.
Удивленная Зоя неуверенно подошла к концу прилавка. С чего бы такая предупредительность? Зоя боялась, что сейчас очередь запротестует, но, сверх ожиданий, все молчали.
— Вам чего? Хлеба? Вот эта булочка хорошо пропеченная, румяная,— говорила между тем заведующая, бросая гири на чашку весов.— Два четыреста. Еще чего? Сливочного масла возьмете? — Заведующая магазином наклонилась к Зое. Шепотом, чтоб не услышали в очереди:— Вчера получили немножко копченой грудинки. Прелесть. Пальчики оближете. Килограммчик могу устроить...
— Спасибо, но у меня денег не хватит,— стесняясь, тихо сказала Зоя,— я не захватила с собой.
— Ну что за счеты, милочка, потом занесете. Мы ведь не в городе живем,— ласково возразила заведующая, проворно отрезая под прилавком большой кусок грудинки и заворачивая его в бумагу.
Через несколько минут хозяйственная сумка Зои доверху заполнилась аккуратными свертками, банками и пакетами. Пододвигая сумку Зое, заведующая прошептала ей с заговорщицким видом:
— Вы, Зоя Васильевна, как вам что-нибудь понадобится , без стеснений заходите прямо через заднюю дверь. Тут, сами понимаете, неудобно,— народ... А там я вам все отпущу. Вот скоро сушеный чернослив получим, изюм, шоколад...
Выходя, Зоя услышала, как за ее спиной чей-то женский голос приглушенно произнес:
— Крутовская секретарша.
В голосе звучали почтительность и зависть.
— Секретарша? — переспросил ехидный, с хрипотцой мужской голос.— Или...
Окончания фразы Зоя не расслышала — в очереди засмеялись. О чем они там?
По улице Зоя шла в глубоком раздумье.
Последнее время она не раз с удивлением замечала, что к ней стали относиться совершенно иначе, чем раньше. Вот хоть бы и этот магазин,— сколько раз она бывала в нем прежде, и никто не обращал на нее внимания. Она терпеливо выстаивала в очередях по часу и больше и уходила с килограммом сечки да консервами, как все покупатели. А с некоторых пор продавщицы начали приветливо улыбаться ей, отбирать товар получше. И вот сегодня сама заведующая снизошла до нее, самолично отпустила продукты, да еще какие! Кое-кто из мужчин, которые раньше едва замечали Зою, теперь при встрече первыми здоровались, долго трясли руку.
