Уволю сегодня и тебя, и себя.

Впрочем, к своим урокам они в школу вполне успевали. Ах, о чем это они? Сегодня ж воскресенье. Валентин Петрович, прошлепав босыми ногами по линолеуму в ванную, побрился и, выйдя, удивился тишине.

Вспомнив наконец, что телефон отключен (воскресенье воскресеньем, но все же!), воткнул вилку в розетку – и телефон сразу же затрезвонил.

– Я слушаю, – привычно, очень негромко сказал в трубку Углев. И лицо его исказилось. – Что?! Кто?.. Когда?..

– Что-о там? – пропела из кухни жена. – Кофе сейчас бу-удет.

Ахматова, говорят, очень любила кофе.

Потемнев лицом, сгорбившись, Валентин Петрович продолжал слушать.

Жена выглянула.

– Что-нибудь в школе?

Он потерянно покачал головой, медленно положил трубку.

– Что? Что?! – выскочила к нему босая жена.

Он не мог и слова выговорить.

– Валя! Да что случилось-то?! В школе?

– На даче… – с трудом проговорил он. – Пьяный, конечно… Ох, дед, дед! РГД – Ченцовым за ограду… потом сам, в вагончике, из двустволки… Тех вроде бы не задело. – Углев отвернулся от жены, закрыл кулаками глаза. – Боже мой, Машенька! Хороший был дядька. Не захотел, не захотел… А теперь – хрен вам!.. тем более!.. Жизнь положу, но не согнете!.. курвы!.. гандоны сраные!.. мусора!.. властители лукавые!..

– Валечка, Валечка…

– Господи, все рождены были маленькими, хорошими… эти тоже могли стать людьми… Господи, в первый раз обращаюсь… Кончится это когда-нибудь или нет? Кончится или нет?

Мария шагнула к нему, они долго стояли, обнявшись, в углу квартиры, прислонясь к холодной пока еще трубе отопления. За пыльным окном с отколотым уголком стекла выстрелила выхлопной трубой машина. Вдали, за холмистой окраиной городка, при неярком, бегущем в тучах, рябом, как луна, осеннем солнце посверкивала излуками речка Сиречь, что по-русски означает всего лишь “то есть”… А что значит – “то есть”?

Что стоит после? Наверное, только то, что поставит сам человек?..