– Обещали, – прошептал. – Противоядие. Обещали…
Ха, неужто кто-то использовал против Лютхоффа старый способ? Сперва дали яд, а потом, чтобы удержать в покорности, поманили противоядием, угрожая, что, коли не примет его, умрет? С кем бы ни договаривался Франц, его одурачили. Мне, однако, следовало узнать, в чем же было дело и кому служил человек Святого Официума.
– Ты не можешь умереть, дружище, – сказал я ласково.
«Не можешь умереть, пока не откроешь мне все свои тайны», – добавил я мысленно.
– Священник… – прошептал он. – Приведи священника…
Я заглянул в его глаза и увидел, что они пусты и мертвы. Тело еще жило, сознание работало на остатке сил, но зрачки уже не видели окружающий мир. Я решил использовать это, одновременно испросив у Господа прощения за грех, который совершал против умирающего человека.
– Желаешь исповедоваться, дитя? – я изменил голос, придав ему более грубые нотки и надеясь, что Франц не распознает мистификацию.
– Да, да, да, – прошептал он пылко, хватая меня за руку.
Потом я слушал его исповедь. Долгую, нескладную, прерываемую приступами горячки, слезами, потерей дыхания и памяти. Умер он прежде, чем я успел дать ему отпущение грехов, что я воспринял с некоторым облегчением, поскольку благодаря этому я не впал в грех снова.
Я отошел от его постели и лег на свою. Мне было о чем подумать.
* * *
Смерть Лютхоффа не вызвала особых толков в аквизгранском Инквизиториуме, поскольку всякий тут понимал, что такой исход был вопросом нескольких дней, а то и часов. И что здесь существенен не вопрос «а вдруг?» – но лишь «когда?».
Я уже нашел все, что искал, однако не мог чудесным образом исцелиться. Инквизиторы всегда были людьми понятливыми и подозрительными, мне же их понятливость и сметливость испытывать не хотелось. К тому же, лежа в лазарете, я мог не вставать к молебнам, меня хорошо кормили и приносили книги из библиотеки. Можно было сказать, что я неплохо проводил время, если б не память о признаниях умирающего Лютхоффа. И не понимание, что именно я должен с этими признаниями делать.
Наконец я решил, что пора потихоньку выздоравливать. На третий день по смерти моего товарища я принял участие в мессе и поужинал в общей трапезной, на четвертый день лекарь сказал, что я теперь не нуждаюсь в его опеке, и я вернулся в комнату, в которой ранее поселился. На пятый день я встретился в городе с Хайнцом Риттером.
– Не хотели меня к вам пускать, – пожаловался тот, едва меня увидев. – Мол, устав им запрещает, – и в голосе его я услыхал отчетливое презрение к столь глупому уставу. – А я хотел передать вам бутылочку, чтобы было не так тоскливо.
– Может, гостей именно поэтому и не впускают к больным, – усмехнулся я.
– Значит, теперь – самое время пойти и выпить, – произнес он решительно.
– Легче, легче, я ведь едва воздвигся с одра болезни, – поумерил я его пыл. – Но у меня к вам просьба…
– Какая же?
– В Аквизгране есть заведение, где содержат безумцев. Верно?
– Верно.
– Знаете, где оно?
– Неужели вы настолько любопытны, что жаждете увидеть дом для скорбных духом? – спросил Риттер.
– Кое-кто просил меня проверить, не заперт ли там его родственник, – соврал я.
– Молитесь, чтобы нет, – фыркнул драматург. – Ибо даже если вошел он туда нормальным, наверняка таким же оттуда не выйдет.
– Хм, – только и пробормотал я.
– Некогда я видел такой дом при монастыре иоаннитов, – сказал Риттер. – И монахи, следует признать, хорошо опекали больных. Но здесь… – он махнул рукой.
– И откуда вы знаете?
– Был у меня, так сказать, случай убедиться… – он будто бы слегка смешался, но сразу же вернул себе уверенность. – Я писал драму, в которой появляется скорбный разумом, – пояснил. – И я захотел собственными глазами увидать, как они держат себя, что говорят, понимаете: гримасы, ужимки, все…
– И? Оказались довольны?
Он вздрогнул.
– Хватит о том. Сами увидите, что да как.
– А кто содержит сей дом, если уж не монахи?
Он взглянул на меня задумчиво:
– Знаете, мне даже в голову не пришло спросить… Но если богачи строят воспитательные дома для сирот, отчего бы кому-то не строить дома для умалишенных?
– Наверняка вы правы, – ответил я.
– Ну и желания у вас в столь прекрасный день, – пожаловался Риттер, когда мы уже протискивались сквозь уличную толпу. – Нет чтобы пойти выпить, поболтать, попеть – а то и проведать милую девицу, – а вам захотелось поглядеть на безумцев.
– Бывает и так, – сказал я и мимоходом сломал палец воришке, который пытался залезть мне за пояс.
Риттер услышал крик, обернулся, но ничего не заметил. Мы пошли дальше.
– Это в старом винном складе, – он повысил голос, перекрикивая толпу.
Мне это ничего не говорило, поскольку я слабо знал Аквизгран, но решил, что поэт доведет нас куда нужно.
Наконец мы добрались до места. Было оно окружено деревянным забором, а посредине стоял деревянный же барак.
– Что-то маловат, – сказал я.
– Самое оно – в подвалах, – пояснил Риттер. – Я ведь говорил, что там был склад вина. А где держать вино, как не в подвалах?
Двери в барак были отворены. Подле, на уложенных на козлах досках, сидели двое заросших мужчин в грязных, рваных кафтанах.
– Чего вам? – спросил один недоброжелательно.
– До меня дошли слухи, что среди пациентов есть родственник моего знакомого. Я хотел бы осмотреть их камеры.
Я вытащил трехкроновую монету и кинул на стол. Мужчина весьма ловко поймал ее.
– Отчего бы и нет? – буркнул он и поднялся. – Ну, пойдемте… господа, – добавил уже более миролюбиво.
Отворил дверь, что вела в темную прихожую. Я увидал идущие вниз отвесные ступени.
– Если найду у вас пациента, которого знаю, сложно ли будет его забрать? – спросил я его.
– Необходимо согласие семьи. Разве что семьи не найдется. Тогда забирайте своего приятеля или родственника, абы только помогли нам каким-никаким грошиком.
Он зазвенел ключами и принялся трудиться над тугим замком. Двери были солидные. Деревянные, но укрепленные железными полосами.
– И много у вас таких людей? Без семьи, без друзей? Неизвестно откуда взявшихся?
Он помолчал, но не потому, что не хотел отвечать, – а, как видно, пытаясь уразуметь мои слова. И я знал, что он постарается быть полезным, поскольку полагал, что у моей серебряной монеты в кошеле есть сестричка, которая также может к нему попасть.
– Много, – ответил он наконец.
– Слышал, что альмосунартии вам частенько помогают…
– Ага, – оживился стражник. – Ото забрали как-то троих, чтобы их вылечить.
– Удалось?
– Да откуда знаю? – пожал он плечами.
Я заметил, что Риттер внимательно за мной наблюдает. Интересно, понял ли он уже, что мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы искать родственника моего приятеля?
Мы спустились в подвал, и первое, что я почувствовал, был отвратительный смрад. А сразу после этого – услыхал крики, поскольку безумцы поняли, что кто-то явился в их мир. Я шел коридором, вдоль зарешеченных каморок, а стражник услужливо присвечивал мне факелом.
Риттер был прав, когда вздрагивал от одного воспоминания об увиденном в доме умалишенных. Эти люди были словно звери. Грязные, порой нагие и израненные, воющие, дергающие за решетки. Какой-то мужчина бился лбом о каменный пол, другой сидел посреди каморки и, воздев лицо к потолку, безнадежно и непрерывно выл. Обнаженная женщина прижималась к металлическим прутьям и звала: «Возьми меня, возьми меня, возьми». Кто-то стоял на четвереньках и жрал из щербатой миски объедки, а увидев нас, начал ворчать, как пес: сердитым злым клекотом, что зарождался в глубине глотки.
Внезапно, когда мы проходили мимо одной из камер, к решетке припал старичок с исхудалым лицом и залепленной грязью бородой.
– Милостивый государь! – позвал он совершенно нормальным голосом. – Если позволите на одно словечко…