— У тебя теперь есть другая? — спросила она. Он сказал — нет, но ему самому показалось, что его голос прозвучал неискренне. Иногда очень трудно произнести фразу так, чтобы тебе поверили, даже если ты говоришь правду.

— Можешь сказать мне правду, Чарльз. Я просто хочу понять, что происходит.

— С чего ты взяла, что у меня есть другая?

— Ты стал таким далеким. О чем ты думал сейчас, когда занимался любовью? — Она повернулась, чтобы видеть его лицо — чужое, незнакомое тело. Коричневатые кружки вокруг сосков — он так мечтал их увидеть, когда познакомился с ней на бульваре и заглянул в низкий вырез ее блузки. Треугольничек темных спутанных волос — и все его сомнения — а нужных слов никак не найти. Она стояла спиной к окну; свет окутывал сиянием ее волосы. Он ничего не хотел от нее. Он не хотел знать, что она сделала и почему. Если она его обманула, она и сейчас не ответит на его вопрос. Вернее, ответит, но будет лгать.

Кинг встал с кровати:

— Мы ведь совсем не знаем друг друга, да, Дженни?

Она по-прежнему стояла спиной к льющемуся из окна свету:

— Думаю, я все равно никогда бы тебя не узнала. В смысле, по-настоящему, Чарльз. Ты бы мне не позволил. Мне тебя жаль.

— Жаль? — изумился он.

— Вокруг тебя столько всего интересного и столько людей, которые тебя любят. А ты причиняешь им столько боли. Видимо, по-другому ты просто не можешь.

— Почему ты это сказала?

— Потому что мне очень больно. А я люблю тебя.

Кинг начал одеваться. Его вдруг почему-то смутила собственная нагота.

— Я не хочу делать тебе больно, Дженни. Просто я не хочу, чтобы мы стали слишком близки, вот и все.

— Но почему? Что в этом плохого, когда люди становятся близкими? — Она подошла к нему, положила руки ему на плечи, пристально посмотрела в глаза. — Что в этом плохого, когда человек позволяет себе что-то чувствовать, Чарльз?

Он отстранился.

— Я могу чувствовать, Дженни. И чувствую. Вот к тебе, например. Просто мне кажется, что у нас ничего не выйдет.

— Но почему? Что вдруг пошло не так?

Он с трудом подбирал слова:

— Все было не так с самого начала. Знаешь, я очень жалею… Мне надо было сначала узнать тебя получше, как друга. Все получилось так быстро. — Она явно не понимала, о чем он говорит. — Дженни, ты мне очень нравишься, правда. Но я совершенно тебя не знаю. Я не знаю, можно ли тебе доверять.

Она опять приобняла его за плечи:

— Конечно, Чарльз, на это нужно время. Я согласна. Наверное, мы и вправду начали как-то не так — но разве нельзя все поправить? Я хочу попытаться. Я сделаю все, что смогу — если только ты снимешь панцирь, под которым все время прячешься. Если ты дашь мне к себе приблизиться.

Он продолжал одеваться, и Дженни тоже взялась за одежду.

— Пожалуйста, Чарльз, не молчи. Что бы там ни было, ты знаешь — если я тебе нужна…

Ему очень хотелось спросить, зачем она рылась в его бумагах. Он вдруг понял, что готов все ей простить. Он обнял ее за плечи, притянул к себе и нежно поцеловал.

— Если у тебя кто-то появится, Чарльз… ты ведь скажешь мне, правда?

Он ответил — конечно, скажу.

Они пообедали и, чтобы немного развеяться, пошли погулять в Кенсингтонский парк. На улице прояснилось, светило солнце. Мимо шли, взявшись за руки, влюбленные парочки; матери с маленькими детишками; пожилые люди в плащах. Дженни могла рыться в его вещах только затем, чтобы лучше его понять. Разве это такое уж преступление? Она любила его, а он — только сейчас он вдруг понял — он тоже ее любил. Когда придет время, он расспросит ее обо всем, и с этим будет покончено. Кинг держался как можно ближе к Дженни. Она рассказывала ему о своем детстве.

Прогулявшись, они опять пошли к ней. У подъезда Дженни вдруг вспомнила, что ей надо кое-что купить. Чарльз предложил сходить в магазин вместе, но она ответила, не беспокойся, и отдала ему ключи. Мол, ты давай заходи, а я быстренько сбегаю и минут через двадцать вернусь.

Чарльз вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж и вошел в квартиру. Подошел к пустой кровати, почувствовал, что постель еще пахнет их сексом. Это было приятно.

Еще поднимаясь по лестнице, он решил, что раз ему трудно заговорить о том, что произошло, то можно сделать и по-другому — по справедливости. Раз она рылась в его вещах, он имеет полное право ответить тем же самым. Чарльз открыл ящик комода. Ее белье — такое знакомое. Он пошарил внутри — мягкая ткань скользнула по руке. В уголке — упаковка гигиенических прокладок. Он вытащил что-то из ее белья; провел тканью по щеке — запах недавно стиранных вещей. Выдвинул следующий ящик. Бумаги и письма. Если она не постеснялась шарить в его бумагах, то почему же он должен стесняться? Фотографии и письма; много писем одним и тем же почерком — по обратному адресу на конверте он понял, что их писал человек, с которым она была помолвлена. Безбрежные просторы ее прошлого, о котором он ничего не знал — чужая и незнакомая территория. Вот на этом-то и сыграл Роберт: как бы ни были люди близки, всегда есть что-то, чего они друг о друге не знают; всегда останется что-то такое, что приходится принимать на веру. Большой коричневый конверт; не заклеен. Ну-ка, посмотрим. Кинг достал, что лежало в конверте. Его собственная фотография — откуда она у Дженни? Копия его статьи. И копия «Паводка».

Он застыл, словно громом пораженный. Присел на край кровати, не отрывая взгляда от бумаг. Вытряхнул то, что еще оставалось в конверте. Его статья, напечатанная под копирку — без формул, так, как ее напечатала Дженни. Копия «Паводка» — точно такая же, как и те две, что лежали в его собственном комоде. Вот и третий экземпляр.

Никогда в жизни Кингу не было так тяжело. Каждому хочется быть всегда правым, но это был такой случай, когда своя правота тебя вовсе не радует. Она рылась в его комоде — это он мог бы понять и простить. Она взяла его фотографию — это тоже простительно и понятно. Но зачем, зачем она взяла эти бумаги, из-за которых инспектор Мэйс начал копать под Роберта и под него самого?! К горлу подкатила волна горькой ярости. На глаза навернулись жгучие слезы.

Он встал. Скоро она вернется. Надо быстренько что-то придумать и действовать. Кукольный домик девочки-первоклашки — теперь уже нет! Комната стала клеткой — он очутился в западне, и ему было страшно. В воображении вставали чудовищные картины — это ловушка. Все было подстроено с самого начала, даже их якобы случайное знакомство. «Подсадная утка», она специально торчала там, на улице, чтобы подловить далекого от всяческих подозрений ученого, который выйдет из Академии наук. Там рядом с Дженни был полицейский. Почему он ей не помог с велосипедом? Чудовищные картины.

Слава Богу, он ей ничего не рассказывал про Роберта. Но что же делать? Ходить по комнате из угла в угол с бумагами и конвертом в руках? Она не должна догадаться, что он все знает. Нельзя ни о чем ее спрашивать — она что угодно соврет, лишь бы вывернуться. Потом, ясное дело, она предупредит Мэйса. Но почему?! Почему?! Зачем она это сделала? Он вспомнил, как она стояла сегодня у окна — обнаженное тело, окутанное светом. Его охватила невыносимая тоска — он и сейчас хотел ее, а она предала его. Все ее разговоры о доверии — сплошное вранье. Конечно, ей нужно, чтобы он ей доверял. Чтобы и дальше стучать на него. За продвижение по службе, наверное, или, может быть, за квартиру получше.

Кинг осмотрел связку ее ключей — запасной ключ от его квартиры был здесь. Он отцепил его. Сунул бумаги обратно в конверт и вернул его на место; убедился, что бумаги лежат, как лежали, и что с первого взгляда не видно, что кто-то тут рылся. Потом сгреб в охапку все свои вещи и выскочил из квартиры, оставив дверь незапертой. На сердце камнем лежала тяжесть ее омерзительного предательства.

Спустившись на несколько ступенек, он услышал, как кто-то входит в подъезд — может быть, и она. На лестничной площадке был поворот, в конце которого была дверь в одну из квартир; он спрятался за этим поворотом. На лестнице послышались ее шаги — когда она прошла площадку, где прятался Кинг, он проводил ее долгим взглядом. Ему так хотелось окликнуть ее.