Плавание “Арго” – легенда бронзового века. Когда Ясон пересек Черное море, направил свой корабль вверх по реке Фазис в Колхиду (часть современной Грузии) и пришвартовался к прибрежным деревьям, он хотел добыть волшебное сокровище – золотое руно Колхиды. Но золото – удел героев. Вдоль всего Черного моря прибрежные землечерпалки поднимают с морского дня большие камни с отверстиями: якоря микенских кораблей. На них путешествовали в бронзовом веке реальные искатели приключений, которые везли с собой из Эгейского моря товары – предметы роскоши, например расписную керамику и богато отделанные мечи. Но главная их цель была в том, чтобы привезти домой еду, и увозили они, по всей видимости, в основном вяленую и соленую рыбу из дельт Днепра и Дуная. Когда микенские царства пали и на смену им пришли маленькие, голодные города-государства, ютившиеся на греческих и ионийских мысах, корабли вернулись в Черное море за той же нуждой, которая становилась все отчаяннее, по мере того как население городов-государств росло, а их скудные пахотные земли истощались из‑за чрезмерной эксплуатации. К VII в. до н. э. ионийские греки основали прибрежные колонии вокруг всего Черного моря, и основным занятием этих поселений были заготовка, консервирование и экспорт рыбы.
Удовлетворение этой простой потребности неожиданно привело к одному из определяющих моментов в истории человечества. Значение его состояло не только в том, что оседлый, грамотный народ встретился с пастухами-кочевниками – это случалось и раньше, и впоследствии. Он был важен потому, что грамотный народ, размышляя об этой встрече, вынес из первого в памяти Европы “колониального” столкновения ряд сомнений и споров, которые мы ведем по сей день.
Один из таких споров касается “цивилизации” и “варварства”. Второй посвящен культурной идентичности, ее отличительным признакам и границам. Третий, глубоко самокритичный дискурс подразумевает, что высокое техническое и социальное развитие влечет за собой не только выгоду, но и потерю – отклонение сознательного и рационального поведения от такого, которое можно назвать естественным и спонтанным.
Все эти три темы, поднятые столкновением культур в Черном море, обсуждались в классическом мире. Они отошли на задний план после распада Западной Римской империи в VI–VII веках, но в ранний период Нового времени снова возникли в европейском сознании, становясь постоянно все более актуальными из‑за столкновений с обеими Америками, Африкой и Азией, а еще позднее – из‑за набирающей силу идеологии национализма. Однако на самом Черном море подобные проблемы не столько обсуждались, сколько переживались. Вокруг сушильных сит и коптилен для рыбы сложились типичные модели этнического и социального смешения, которые полностью не исчезли до сих пор.
Во вступлении к своей знаменитой книге “Эллинство и иранство на юге России” русский историк Михаил Ростовцев писал: “Я сделал своей отправной точкой тот регион, который мы называем Южной Россией: в этой обширной области страны пересекались различные влияния – восточные и южные влияния, приходившие с Кавказа и Черного моря, греческие влияния, распространявшиеся морскими путями, и западные влияния, которые спускались по течению великого Дуная, – и вследствие этого там время от времени образовывались смешанные цивилизации, очень самобытные и очень интересные”.
Однако эти “очень самобытные и очень интересные сообщества” возникали не только у северного побережья Черного моря и не только в классический период. Город Бизантий (будущий Константинополь и в конце концов Стамбул) представлял собой подобное образование на протяжении Средних веков и далее, вплоть до падения Оcманской империи в XX веке. Такова же была в Средневековье империя Великих Комнинов в Трапезунде (на южном побережье Черного моря), такова же была в XIX веке Констанца у дельты Дуная и такова же была Одесса, основанная на украинском побережье только в 1794 году. В меньшем масштабе это относится и к таким городам, как Сухуми, Поти и Батуми, которые возникли как греческие колонии в той части побережья, которое некогда было Колхидой и где до конца советского периода уживались вместе люди разных вероисповеданий, ремесел и происхождения, говорившие на множестве разных языков.
Самобытность этих мест заключалась в том, что власть в них не была централизованной, а была растворена в разных сообществах, как кислород в верхних, теплых слоях морской воды. Титул верховного правителя мог принадлежать человеку, ведущему свой род от степных кочевников-пастухов, тюркских, иранских или монгольских. Местное управление и экономика могли быть оставлены на усмотрение греческих, еврейских, итальянских или армянских купцов. Солдатами (армии обычно бывали наемными) могли быть скифы или сарматы, кавказцы или готы, викинги или англосаксы, французы, немцы. У ремесленников (а ими часто бывали местные жители, перенявшие у греков их язык и обычаи) были свои права. Бесправными были только рабы, которых держали и которыми торговали в большинстве этих мест на протяжении большей части их истории.
Город Судак на крымском побережье был сперва греческой, затем византийской и наконец генуэзской колонией. Теперь там сохранились только стены и башни средневековой итальянской крепости – высоко на пологой стороне берегового утеса у западной оконечности мыса Меганом. Там мне показали раскопанную среди византийских фундаментов каменную гробницу, в которой находилось тело хазарского аристократа.
Хазары были тюркоязычными кочевниками-пастухами, которые пришли из Средней Азии в VIII и IX веках и основали свою “империю” на северном побережье Черного моря, включая и полуостров Крым. Хотя святой Кирилл предлагал им обратиться в христианство, хазарам больше пришлась по душе одна из форм иудаизма. Так и получилось, что этот конкретный воин, родом из шаманской Азии, предпочел для себя погребение по иудейскому обряду в городе, которым правили греческие христиане. Был в этих похоронах и особый штрих, не имевший отношения ни к христианству, ни к иудаизму: они завершались человеческим жертвоприношением, и жертву, обезглавленную ударом топора, бросали в могилу бок о бок с ее хазарским хозяином.
Народы, живущие в тесном общении сотню или тысячу лет, не всегда нравятся друг другу: на самом деле, они могут все это время друг друга ненавидеть. А как конкретные люди “другие” – не чужаки, а соседи, часто и друзья. Изучая жизнь на Черном море, я с грустью убедился в том, что подспудное недоверие между разными культурами неизбывно. Нужда, а иногда и страх связывают такие сообщества воедино, но изнутри такое объединение так и остается набором разнородных человеческих групп, а вовсе не представляет собой образцовую модель “мультиэтнического общества” нашей мечты. Верно и то, что коллективная жестокость – погромы, “этнические чистки” во имя фантазии о национальном единстве, геноцид – обычно приходила в черноморские поселения откуда‑то извне, как чуждое влияние. Но уж когда она приходит, мнимое вековое единство может рассеяться за дни и часы. Достаточно одного вдоха, чтобы впитать яд, поднимающийся из глубин.
Эти земли принадлежат всем народам, которые их населяют, и в то же время не принадлежат никому из них. На черноморском побережье, как на конечной морене ледника, отложения человеческих миграций накапливались более четырех тысяч лет. Сам берег, выветренный и тихий, говорит о терпении камня, песка и воды, которые повидали много человеческой суеты и переживут ее. Этот голос слышали многие писатели – среди прочих Пушкин и Мицкевич, Лермонтов и Толстой, Анна Ахматова и Осип Мандельштам, – умевшие прислушаться к тихому звучанию и огромному безмолвию Черного моря и соизмерить себя с геологической протяженностью времени. Они на мгновение вышли за пределы собственной жизни, полной опасностей, и приобщились, по словам Константина Паустовского, “к мудрости и простоте”.
Эта книга о Черном море начинается с Крыма. Для этого у меня есть как уважительные причины, так и причины личного свойства. Крымский полуостров был чем‑то вроде подмостков, своеобразной авансценой событий, важных для всего Черноморского региона и населявших его народов. Греки сделали Крым центром своей торговой империи, тысячелетием позже так же поступили итальянцы; здесь в XIX веке разразилась Крымская война, а в XX совершались иные из самых чудовищных преступлений Гитлера и Сталина. Ялтинская конференция, которая прошла на южном конце полуострова в 1945 году, стала кодовым названием раздела Европы во время холодной войны.
