Мне исполнилось десять, и как-то вечером дед позвал меня в свой кабинет, место, как тогда казалось, самое секретное и таинственное в мире.

Дед ошарашил меня первыми же словами:

— Ураз, представитель Золотых в Совете, считает, что ты должен стать магом Огня.

Непонятно почему эти слова вселили в меня ужас. Я не боялся Огня и в то время ещё не задумывался о тайнах Золотых. Может быть, меня так испугало слово «должен» и сама мрачность тона, неотвратимость изменений, внезапно надвинувшихся. Дед внимательно взглянул на меня и повернулся к окну.

— Я не думаю, что он прав. Однако, Золотым не принято возражать без оснований. Наверное, тебе стоит посетить первую Встречу Посвящения — это всего лишь экскурсия по внешним, публичным приделам Храма. Затем… ты примешь решение. — Дед еле уловимым утяжелением тона подчеркнул слово «ты». — Если… дело Огня не покажется тебе призванием, у меня найдётся способ отмести претензии Ураза на твою судьбу. Однако, всё, что ты узнаешь от меня об этом, будет глубочайшей тайной.

Дед встал. Впервые он смотрел мне в глаза таким цепенящим взглядом.

На несколько дней дом захватила суета. Появлялись и исчезали какие-то люди. Нуг, старик-слуга, выглядел растерянным от забот. Его помощник, юный Тевин с отчаянием дикого зверька норовил забиться в какую-нибудь норку, отсидеться от посторонних и поручений. Дед оказывался тут и там, временами запирался в кабинете. Он был так хмур и озабочен, что я стал его опасаться. Однако скоро эта настороженность прошла.

Дед поступил мудро, не назвав мне точное время посещения Храма. Иначе я бы извёлся от волнений накануне. Однажды рано утром Нуг вошёл ко мне, чтобы разбудить — чего он почти никогда не делал. Нуг принёс новый костюм. Обыкновенно, то, вот что я бывал одет, мало занимало меня, этот костюм я полюбил сразу.

Не помню, чтобы с меня снимали мерку — однако он был точно продолжением меня, совершенно не сковывая движения, он в то же время облегал тело. Я теперь не могу вспомнить его цвет — скорее всего, это был цвет неба, едва прикрытого тонким слоем облаков.

Храм Огня, как я позже узнал, был не более чем местом для собраний, подобных Встрече Посвящения. С неширокой улицы, обвивающей Рог, мы свернули на узенькую дорожку, мощёную плитами, как будто выкрашенными охрой. Храм гнездился довольно высоко на Роге, здания и террасы здесь казались угнетающе пустынными, хотя до самого Острия Рога было ещё далеко. Дед не пошёл с нами, он прямо сказал мне, что это свидетельствовало бы об излишней опеке. Мне же было всё равно — страх перед неведомым не слабел, но его оттеснила неизъяснимая лёгкость, как будто в эти часы я был больше чем человеком — в мальчишечьем теле оставалась лишь некоторая часть моего существа, оно, это существо, простиралось, захватывая Острова и отражаясь в небе.

Храм Огня окружала невысокая ограда. Её легко мог преодолеть мальчишка моих лет, и это прибавило мне храбрости. Провожатый отворил калитку и отошёл в сторону, сделав приглашающий жест. Когда я оглянулся спустя две или три секунды, провожатый исчез. Я стоял один у ворот Храма и с каждым мгновением всё глубже чувствовал тишину.

Храм был скалой, отростком Рога, его уменьшенной копией. Терраса вкруг Храма расширялась, внутри ограды был разбит парк шагов полтораста в окружности.

Подойдя к Храму, я тщетно искал вход, дверь или хотя бы намёк на неё — арку, окно, щель в скале. Камень был монолитом, и когда я уверился в этом, почувствовал взгляд и повернулся.

— Я тоже искал. Ничего нет.

Это был мальчик моих лет. Я никогда его раньше не видел, и, казалось, он меня тоже. Осознав это, я словно почувствовал удовлетворение. Необыкновенность обстановки и полное неведение сделало ожидание почти сладостным. Настороженности не стало — оттого что в глазах незнакомца я видел то же самое чувство: полную открытость для неведомого.

Только в ту минуту я понял, как тяготило меня знание — знание других обо мне, моё знание об окружающих.

Мы одновременно шагнули навстречу друг другу и побрели по дорожке, опоясывающей Храм. Как оказалось, она не была замкнута в кольцо, а раскручивалась спиралью, но в первые минуты я этого не замечал. Скала понемногу удалялась, деревья и кусты вокруг нас становились всё гуще, мы шли и шли молча.

Минуло много времени. Может быть, час. Я несколько раз вспоминал о том, зачем явился сюда, и удивлялся, задаваясь вопросом, когда же начнётся само действо Встречи Посвящения? И раз за разом отмахивался от беспокойной мысли.

Мы немного говорили о чём-то. Вопросы моего нового приятеля могли бы показаться странными — но мне нравилось на них отвечать, и этого было достаточно. Несколько раз я собирался спросить его, где он живёт, но откладывал, будто опасаясь, что ответ меня расстроит, и только ждал, что первым этот вопрос задаст он.

Внезапно парк перед нами расступился, и мы вышли на ту дорожку, что вела от калитки к Храму. Выход был в пяти шагах от нас.

Я вдруг испугался, что пропустил все важные церемонии, и дед будет недоволен.

Наверное, я изменился в лице и отступил в сторону — но мальчик внезапно обхватил меня крепко и прошептал — мне почудилось, будто он сказал сразу, одновременно две фразы:

«Ты придёшь ещё? Приходи!..»

«Не приходи сюда больше никогда!»

Я задрожал — такой он был горячий — а он отодвинулся и исчез, шагнув за кусты. Я озирался в страхе — мне показалось, небо наливалось алым, как будто его самой серединой окунули в закат. А прожилки листьев еле заметно светились — по ним струилась, искрясь, огненно-оранжевая кровь.

Со следующей ночи меня стали мучить сны. Начинались они всегда хорошо — я убегал из дома, думая, что наступило утро. Где-нибудь на окраинах Города, в древних развалинах или на дальних пустынных пляжах собиралась наша призрачная компания — трое мальчишек и девчонка. Проснувшись, я не мог вспомнить их имён. Возможно, я и сам назывался там как-то по-другому. Мы не занимались ничем особенным — то бродили, исследуя глухие уголки Острова, то строили домики из всякой всячины, выброшенной прибоем. К концу сна у нас завязывалась какая-нибудь игра, и радость от неё всегда смешивалась с предчувствием неотвратимого финала — над Островом принимался дуть тревожный холодный ветер. Один из мальчиков — он был Ветряным — что-то кричал и взмахивал руками — но ветер не слушался его. Надвигалась стена мрака — она была далеко, но все мы знали, какая неимоверная у неё высота. Девочка, которая, наверное, была алуски, пела Океану, и Океан волновался и жалобно ревел, говоря, что ничего не может поделать. И тогда между небом и Океаном начинали бить молнии, они составляли занавес, преграду неведомой и жуткой силе, однако мы, все четверо, знали, что и Огонь не остановит Тьму.

Я мучился от беспомощности, мучился не только потому, что вся земля и мои друзья, и сам я вот-вот буду уничтожен — но ещё я чувствовал, что они, мои спутники, уже сделали всё возможное, всё, что было в их силах — и с невысказанной надеждой ждали чего-то от меня. Я поворачивался к ним, но не успевал получить подсказку — полог Огня разрывался, и то, что обрушивалось на мир, каждый раз заставляло умирать от страха и просыпаться со сдавленным скулением.

Я не решался рассказать о снах деду, подозревая, что их тайна — слишком серьёзна, сны были одновременно и мукой, и даром. Однако дед скоро догадался — обо всём или о достаточно многом. Он прикоснулся ко мне — что делал редко — и тихо сказал:

— Значит, правда… Терпи ещё неделю, выдержишь?

Я кивнул. И с этого дня дед посвятил меня в грандиозный замысел, тайну, самое значительное событие на Островах, быть может, за последние несколько сотен лет.

Сны, неотличимые от яви. Явь, смешавшаяся со сном…

На рассвете, когда сознание начинает пробуждаться, образуются самые странные миры, сотканные из наплывающих друг на друга пространств — памяти и сна. Дирижирующий симфонией, не делает никаких устремлений к тому, чтобы смешение оказалось убедительным — оно всё равно будет таким — в мгновения пробуждения, растянутые во вселенные иной жизни, мы подобны детям, верящим всему сильному и яркому.