Дорожка сделалась каменистой, узкой. Димка пошёл впереди. Он будто растворялся в цветовых пятнах сада. Если бы я смотрел по сторонам, а не на Димку, я бы увидел ещё многое. Это чувствовалось. Где-то за травяными джунглями должны были тянуться тёплые от солнца и зеленовато-бурые от времени каменные стены сада. За ними — замерли, накапливая тайны, развалины древних городов. Их взгляды касались кожи, осторожно, вопросительно — не явились ли мы оживить уснувшее?.. Нет?..

А потом вела вниз старая, извилистая каменная лестница. Солнце прихлынуло всей силой, и лучи напряжённо дрожали.

Огромные валуны, разбросанные тут и там, были тоже городом, заколдованным, безмолвным и бездвижным.

Я не смотрел никуда, я шёл за Димкой. И поэтому море вспыхнуло и распахнулось передо мной внезапно, как толчок в грудь. Как пробуждение.

Белые львы из матового с изумрудными и розовыми жилками камня встречали прибой — их было множество. Они сидели и лежали, будто странное воинство, ступившее на берег и остекленевшее от солёных брызг. Пока я стоял меж ними, мне чудились голоса в шорохе волн, и я ждал, что львы оживут.

Море отступало. Начался отлив. Димка шёл вслед за водой, чуть расставив руки, словно маленький танцор за мгновение до начала музыки-вихря. Мне было жутко, будто волны отступили не из-за отлива. Будто они собирались вместе — огромной и неостановимой стеной.

Потом сделалось совершенно тихо. Еле различимые, тянулись морские тропинки, пламенели невиданные никем из смертных цветы, скалы поднимались тут и там — круче и выше.

Удивительно, но я увидел его первым. И тронул Димку за плечо. Димка мгновенно обернулся.

— Это он?

Почти слившийся с бурой скалой мальчик шевельнулся и махнул нам рукой. Димка обхватил мою ладонь, но почему-то не двигался с места — только сердце колотилось...

— Идите! — крикнул мальчик. — Не бойтесь. Я же вас жду...

* * *

Это была самая ненастная ночь в году. Потоки воды хлестали так, что можно захлебнуться, если не опускать лицо низко, — впрочем, неважно было, куда смотреть, потому что в стонущей от ветра и ливня черноте всё равно не различить ни огонька, ни просто светлого пятнышка.

Я наслаждался погодой. Не знаю, может, виновата какая-то частица древнего хаоса, спящая во мне? Когда всё прочее испуганно замирает и забивается в щелочки, она заявляет о себе, и тогда... — теперь! — я несусь на безумстве непогоды, даже не зная, соединяются ли с воем ветра и рёвом струй мои собственные вопли, или я просто принимаю пение духов бури за своё?

На окраине деревни стоял сарай. Снаружи, и особенно для человеческого взгляда, это — полуразрушенная, неприметная постройка, в которую не сунутся даже местные алкаши или вездесущие ребятишки.

И я, конечно, удивился, обнаружив у сарайчика продрогшего и мокрого до нитки мальчишку, который безуспешно пытался открыть с виду хлипкую и незапертую дверь.

Мне нужно было сперва открыть дверь, а уж потом превращаться, но я то ли растерялся, то ли обалдел — и, сделавшись таким же мальчиком, шагнул сквозь дождь — вот когда мне безумно захотелось заорать! Ох, несчастный мой гость, как ему туго пришлось-то!

— Входи! — заорал я, распахивая дверь. И почти впихнул мальчишку внутрь. И тут же зажёг свечи и огонь в маленькой печке — но так, чтобы мальчик подумал, будто огонь горел и до его появления.

Он завертел головой, и брызги от волос-сосулек полетели во все стороны.

— Ты сумасшедший?! — весело спросил я. — Откуда ты взялся среди ночи?

Он повернул ко мне лицо — круглое, мокрое, смешное — и проговорил, дрожа — и мигая, чтобы стряхнуть с ресниц капли:

— Ведьма послала.

— Какая ведьма? Ты кто? — Я схватил его за локти — он оказался тоненький и горячий — подвёл к печке, достал шерстяное одеяло. — Ведьмы от насморка лечить не умеют. Снимай всё и закутывайся.

Одеяло тоже казалось горячим. И колючим. Но самое главное — оно было сухим. Мальчик сбросил рубашку и шорты, напнулся одеялом и взглянул на меня.

— А ты? Ты тоже мокрый.

Одеял у меня больше не было. Мы завернулись в одно. Было удивительно чувствовать кожей рядом с собой живого человеческого ребёнка — и как бьётся сердце, и каждый выдох и вдох, и лёгкое подрагивание мышц, какое обычно не замечают у себя.

— Долго ты мок?

— Я н-не знаю... Наверно, на самом деле не очень — минут пятнадцать. Но мне казалось, что долго. Я спускался с холма, когда всё началось. А потом я побежал...

— Испугался? — спросил я шёпотом.

— Не знаю... Я, наверно, больше растерялся. Я же не думал просто, что будет такая гроза!

— А почему ты не побежал к домам?

— Ну... там же люди. Они... не знаю меня. Удивятся. Будут спрашивать.

— Ох! А я ведь тоже всё спрашиваю...

— Да нет! — Он засмеялся. — Ты не так. Я бы тоже так спрашивал.

— Ты — удивительный! — засмеялся и я. — Как тебя зовут?

— Димка. А ты... тут живёшь?

— Ага... Только... Я тайно тут живу. Люди про меня не знают.

Он посмотрел на меня удивлённо, но ничего не сказал. А я подумал, что это замечательно — удивляться, и не быть чересчур любопытным. Мы немного помолчали, наслаждаясь теплом, уютом — особенно превосходным, когда знаешь, какое ненастье бушует за стеной.

— У тебя тут замечательно! — сказал Димка.

— Да. Когда хочу, я умею быть совсем незаметным. И делаю, что мне хочется.

Димка повёл плечом. Он уже высох, только волосы были чуть влажными. Я поглядывал на него искоса, думая о том, какой необычной выдалась эта ночь — я представить себе не мог, что может случиться в следующую минуту. Потому что был мальчик Димка, загадочно появившийся из самой глубины бури — настоящий, живой — и совершенно не такой, как все другие люди дня.

— Ты, наверное, устал и проголодался?

— Мне можно остаться до утра? Я бы поспал на соломе...

Кровать у меня была тоже одна, на которой я спал, только когда превращался во что-нибудь осязаемое. Но мне почему-то не хотелось сейчас объяснять это Димке.

— Ты можешь ложиться на койку и спать, сколько хочешь, потому что я-то совершенно не устал — я сплю не когда ночь, а когда мне спится.

Димка кивнул. Я пощупал его одежду над печкой и незаметно досушил.

— Есть молоко и булка. Бери, молоко свежее, только вечером подоили...

...Утро было ярким. Я проснулся словно от щекотки, когда лучи солнца, разбившись о капельки на паутине, задрожали на моём лице. Не помню, что мне снилось, но ночь оставила ощущение чудесных приключений и предчувствие удивительных событий впереди. Я не спешил подниматься, я даже не спешил думать — осколки волшебства, как цветная пыльца с крыльев бабочки, ещё дремали на моих ресницах, и я ждал, что, быть может, растаявшее видение захочет вернуться, оживёт, и я смогу вспомнить...

Ох! Я, как подброшенный, сел на кровати. А где же?.. Да, конечно, я дома. Сегодня воскресенье, и в школу не надо идти, в комнате тепло, и пахнет жареными пирожками — конечно, с яблоками, мои любимые! Вот только... Нет маленького, волшебного сарайчика на окраине, а в нём...

На дворе — конец ноября, морозец уже неделю как не спадает, но снега пока мало.

Я одеваюсь.

— Мам, я приду через полчасика!

Она удивляется и беспокоится — хоть бы позавтракал сперва...

— Ма, ну я же только проснулся. Я недолго...

Я иду по улице, радуясь тихому, солнечному утру так же, как во сне — наслаждался бурей. Почва от мороза твёрдая, на дороге застывшие комки грязи и лужицы в рытвинах, и когда я смотрю себе под ноги, то воображаю, будто лечу на самолёте над заснеженными арктическими странами.

Но вот улица кончилась.

Она была не такой, как во сне. За домами начинались луга, а дальше — холмы, унылые и серые. Даже солнце отыскало небольшую тучку и спряталось. Спрятался и мой удивительный, уютный сарайчик-невидимка... Димка...

Он был совсем-совсем настоящий! Я помню. Капельки на ресницах и волосы-сосульки, и горячие плечи, и как он тихо дышал, когда мы сидели рядом, укрывшись одним одеялом.