Ринг ЛАРДНЕР

МЕЙСВИЛЬСКИЙ МЕНЕСТРЕЛЬ

Перевёл Самуил ЧЕРФАС

Ring Lardner «Maysville Minstrel»

Мейсвиль — городок с пятью тысячами жителей, а его газовая компания снабжает газом восемьсот домов, контор и магазинов.

В конторе этой компании работали двое: Эд Хантер, который умел по–тихому уговорить любого жалобщика, а кроме того, проверял показания счетчиков, и Стефен Гейл, которого так и звали «счетоводом», но его тяжкие труды никак нельзя было описать этим скромным словом.

С первого по десятое каждого месяца Стефен сидел в конторе, принимал чеки и деньги от немногих прижимистых клиентов, стремившихся во что бы то ни стало получить пятипроцентную скидку, умасливал и переубеждал других и очень многих, убежденных в том, что их ограбили, и лез из кожи вон, чтобы продать новые колонки, плиты и лампы тем, кто вечно жаловался на дефекты в колонках, плитах и лампах, которые они купили лет двадцать назад.

После десятого он запирал переднюю дверь и отправлялся по неплательщикам, задолжавшим случалось за год с лишком и отнюдь не стремившихся рассчитаться по доброму. Эти нервотрёпные и тщетные занятия тянулись числа до двадцать седьмого, когда Хантер ходил проверять счетчики, а Стефен переписывал их показания и выписывал счета.

Двадцать девятого Хантер обычно напивался, а Стефен носился как угорелый, проверяя недопроверенное и выписывая недовыписанное.

А когда Старик Таунсэнд, хозяин этого дела и еще пяти газовых предприятий в городках покрупнее, раз в две недели наведывался в Мейсвиль, то ревел басом и Стефен получал раскатистый раздолб за то, что не выпил всю кровь из здешних голодранцев да еще позволял Хантеру пьянствовать.

И за всё про всё получал Стефен при восьмилетнем стаже в газовой компании 22 доллара 50 центов.

Было ему теперь тридцать один. В двенадцать, когда помер отец, пришлось бросить школу и стать разносчиком телеграмм. А мама, портниха–неудачница, очень даже радовалась паре долларов, которые сынок приносил с телеграфа. Потом он еще развозил зелень, торговал газировкой и ворочал тяжести в депо.

Так что 22 доллара 50 центов свалились на него как манна ниоткуда: на целых семь долларов больше, чем ему вообще случилось когда‑то получить.

Потом мать у Стефена умерла, а сам он женился на Стелле Никольс, для которой беда да нужда тоже не были в диковинку. Народилось у них двое крошек, и вскоре погрязло семейство в безвылазных долгах, а Стефен совсем потерял охоту выколачивать гроши по просроченным счетам компании: не мог же он упрекать людей за то, что они не платят, когда и сам ни за что не мог заплатить.

Только и оставалось ему мечтать, что Старик вдруг расщедрится и даст солидную прибавку. Впрочем, с таким же успехом он мог вообразить, что Стелла вдруг пустится вплавь через Ла–Манш, подхватив одного малыша под левую руку, а другого — под правую.

Не было у них денег даже на кино, да и ребятишек с кем оставишь? Поэтому Стефен и Стелла сидели по вечерам дома и читали книги из городской библиотеки. А приносил Стефен всё поэтические сборники, и часто, когда Стелла шла спать, сам принимался сочинять стихи.

Он написал стихи Стелле ко дню рождения, а Стелла сказала, что они Ђ просто прелесть, и что ему давно пора бросить к черту газовую компанию и зарабатывать пером.

Cтефен только посмеялся и сказал, что и теперешней бедности с него хватит.

Других своих стихов он Стелле не показывал: а писал он еще о природе, о цветах, о Лакванской железной дороге и красотах Мейсвилля, и всё такое и тому подобное, но держал эти стихи под замком в ящике своего конторского стола.

Бывал у них человек из Нью–Йорка по имени Чарли Робертс, который всё пытался сбыть хозяину Таунсэнду какой‑то небывалый водонагреватель мгновенного действия. Но хозяин упирался: мол и тот, что есть, жрет столько газа, что клиенты воем воют, а если поставить новый, так совсем от воя оглохнешь. Робертс, впрочем, был парень настырный и от Таунсэнда не отступал, хоть тот не подавал никакой надежды.

А еще Робертс любил откалывать шуточки. В Нью–Йорке он всегда тёрся по разным приемам и обедам, чтобы краем уха уловить острое словцо, сказанное какой‑то знаменитостью, а потом, отправляясь в командировки, всем пересказывать. Героями его были карикатуристы, писатели забавных скетчей и редакторы страниц юмора в столичных газетах.

Больше всего он любил колонку Джорджа Бэлча из «Стандарта», и, разъезжая по провинции, выискивал всякие курьёзы, вырезал забавные заметки из местных газет и, посылал ему, а тот, чуть подправив, ставил эту всячину в номер.

Чарли как‑то прослышал, что Старик Таунсэнд будет в Мейсвилле в определенный день и решил махнуть туда на рейсовом автобусе. Зашел он к ним, когда Стефен как раз вернулся с круга бесплодных мытарств по злостным неплательщикам и рассказывал Хантеру в магазинчике за конторой, что фонарь у миссис Харпер всё‑таки придется отключить.

Робертс, оказавшись один в конторе, стал лениво разглядывать стол Стефена и вдруг увидел на нем книгу. Это был томик стихов Эми Лоуэлл.

Через минуту в конторе появился и сам Стефен.

— Рад тебя видеть, Гейл, — сказал Робертс.

— А у тебя что слышно, Робертс? — спросил Стефен.

— Да, вроде, что ваш Старик сюда собрался.

— Разминулся ты с ним: он вчера после обеда нагрянул, а вечером сразу отвалил.

— Завтра будет?

— Что тебе сказать? Мотает его так, что сам черт не поймет.

— Да, один черт и знает, как к нему подступиться. Была не была, загляну к вам завтра опять. А ты, вижу, расположен к высокой поэзии?

— Взял в библиотеке.

— Ну, и как оно тебе?

— Не люблю стихов, где нет рифмы, — сказал Стефен.

— Такие наверно писать проще, — заметил Робертс.

— Не думаю. Рифмовать ведь совсем не трудно, если дано. Вот у Эдгара Геста, например, здорово получается.

— А откуда ты знаешь, что ему легко рифмовать?

— По стихам видно, — сказал Стефен и, помолчав немного, добавил. — Я, кстати, и сам пробую.

— Так ты, значит, поэт? — удивился Робертс.

— Ну, уж, поэтом бы я себя не назвал, но пара стишков имеется, и совсем это не как работа, а вроде забавы. Другие, может, скажут, что вздор это, только мне всё равно нравится их писать.

— Дай почитать! — с любопытством попросил Робертс.

— Стоит ли? Я, кажется, повыбрасывал. Три года назад я сочинил стих своей женушке ко дню рождения, так ей очень понравился. Дам тебе его почитать, только посмотрю, есть ли здесь какая‑то копия.

Прекрасно он помнил, что копия есть и где точно она лежит.

— Ладно, поищу, — сказал Робертс.

Стефен порылся по ящикам, а потом открыл тот, где прятал свои рукописи.

— Вот этот пустячок я написал жене ко дню рождения. Тебе, может, не понравится. Назвал я его «Стелле». Так ее зовут, мою женушку.