– Больше. Больше, чем нужно.

Он взял ее на руки. Бережно, потому что боялся когда-нибудь раздавить это хрупкое тело, которое возбуждало его, как никакое другое, лишая разума долгими бессонными ночами. Потом глубоко вдохнул и прикрыл глаза.

Больше. Больше, чем нужно. Любовный голод. Времена, когда его можно было обидеть такими словами, давно прошли. Тогда он, пожалуй, возмутился бы, но сегодня – другое дело. Хотя понятия «голод» и «любовь» все еще плохо сочетались в его сознании. Любовь, по крайней мере с Кристиной, воспринималась им как изобилие, полнота жизни. Голод же, напротив, означал недостаток, нужду. С голодом следует бороться любой ценой. Голод не знает ничего, кроме себя, а любовь обращена к миру. Голодный человек слаб, любящий – всесилен. Если у любви и есть что-то общее с голодом, то только то, что и то и другое невозможно утолить.

Он спросил, что она имеет в виду. Что это – претензия или лесть?

– Ни то ни другое, – отвечала она. – Просто констатация факта.

На этом дискуссия прекратилась. До поры до времени.

«А что, если она была права?» – рассуждал теперь он. Что, если те три года оставили в его жизни более глубокий след, чем казалось до сих пор? Три года, когда он желал лишь быть один. Три года, когда считал большой удачей за весь день не перекинуться ни с кем ни единым словом. Мир ограничился для него стенами дома, пределами малонаселенного островка в Южно-Китайском море, где не было даже машин. Он целиком ушел в себя, в свои воспоминания, и не любил никого, кроме одного мертвого мальчика. Но так ли это было на самом деле?

Любовный голод. В этих словах было нечто такое, от чего его коробило. И он непременно возразил бы Кристине, если бы заранее не знал ее ответ.

«У одних больше, у других меньше».

«А у меня?»

«Больше. Больше, чем нужно».

Он ничего не сказал, только поцеловал ее в лоб. А потом, погрузив длинные пальцы в ее волосы, принялся ритмичными движениями массировать ей голову. Кристина прикрывала глаза, когда он касался ее лица и губ. Он чувствовал, как учащается ее дыхание, как в ней поднимается волна желания – верный знак, что этим все не кончится. Когда он целовал ее в шею, она прошептала, что хочет заняться любовью. Прямо здесь, на террасе.

Вокруг стрекотали цикады, громко чирикали птицы, откуда-то издалека раздавались голоса соседей. Он хотел возразить, что это неосторожно, не лучше ли подняться в спальню? Но она увлекла его поцелуями и не дала сказать ни слова.

Потом Кристина принесла ротанговый стул и усадила Пола, мягко, но решительно надавив на плечи. По счастью, она была в юбке. Кристина задавала ритм, который становился все неистовей, и под конец издала короткий крик – не радостный, как обычно, а какой-то сдавленный, утробный, почти как от отчаяния. Как будто была с ним в последний раз.

Они еще долго сидели, вцепившись друг в друга, молчали, прислушиваясь к постепенно успокаивающемуся дыханию. Потом она встала, обхватила его за виски и поцеловала в глаза. Прежде чем подняться, спросила, понимает ли он, как она его любит и что он значит для нее? Он кивнул несколько рассеянно и пробормотал что-то вроде того, что никогда ее не забудет. Потом кивнул еще раз, слишком усталый, чтобы задавать вопросы.

Когда он провожал ее до парома, она молчала, чем даже напугала его. Был душный тропический вечер, они спускались по склону в деревню Юнсювань, окруженные непроходимыми зарослями, в которых вечно что-то шипело, пищало и стрекотало. Он спросил, о чем она думает.

«Ни о чем», – ответила Кристина. Все ли в порядке? Этот вопрос она пропустила мимо ушей. Время подгоняло, под конец они побежали. Кристине никак нельзя было опаздывать на паром, она обещала маме и сыну быть дома самое позднее к ужину.

Как же он ненавидел беготню! Следующий паром на Гонконг отходил через сорок минут, поэтому Пол не видел необходимости в такой спешке. Сам он, опаздывая к парому, проходил последние метры спокойным, размеренным шагом, обгоняемый толпой рвущихся на пристань пассажиров, и нередко один-единственный не успевал взойти на борт. Но и тогда, вместо того чтобы сыпать проклятиями, садился на скамейку в тени пиний, где стоял передвижной шкафчик с книгами, и смотрел на море. Или присаживался на корточки у самой воды и следил, как плещется под ногами белая пена.

Еще ребенком он любил наблюдать за солеными хлопьями, которые исчезали, едва коснувшись воды. Они состояли из мельчайших капелек, что на считаные секунды отделялись от Мирового океана. То, что каждая из них прекращала существование, становясь частью целого, из которого только что вышла, странным образом утешало десятилетнего Пола. «Жизнь человеческая подобна капле, упавшей на раскаленную плиту, – говорил его отец, – и оборачивается в ничто с таким же пшиком». Это сравнение, правда, нравилось Полу гораздо меньше.

Зато он любил наблюдать за волнами, которые играли рыбацкими лодками и мягко набегали на камни. Он слушал голос моря. Случалось, даже пропускал паром, зазевавшись.

У него ведь не было сына, который ждал его на том берегу, как выразилась однажды Кристина.

Что правда, то правда, его сын был мертв.

Кристина извинилась, как только поняла, что сказала не то. Она всего лишь имела в виду, что у Пола ни перед кем нет никаких обязательств. Он никому не должен – ни шефу, ни клиентам, ни семье, поэтому может позволить себе не спешить. Даже если опоздает на свидание, она, так и быть, простит.

И здесь Кристина была права. Хотя, что касается пунктуальности, как поспешил заметить Пол, он до сих пор ни разу не провинился. Если встреча была назначена, он не мог пропустить паром ни под каким видом и всегда был на пристани минут за пятнадцать-двадцать до отправления. Ожидание не пугало его, совсем наоборот. Он воспринимал эти минуты вынужденного безделия как подарок судьбы.

На прощание Кристина поцеловала его в щеку. Пол видел, как она поднялась по трапу, не оглянувшись, и в считаные секунды исчезла в чреве судна. Пол постоял на пирсе еще некоторое время, махая рукой в темноту, пока паром не скрылся за прибрежными скалами.

Вечер выдался безлунный, море лежало перед ним черное, только где-то вдали маячили огни Ченг-Чау и Лантау. Мимо прогрохотала джонка с туристами, Пол слышал радостные детские крики и урезонивающие голоса взрослых. Такие же звуки и смех доносились со стороны променада в Юнсюване. Пол прошелся вдоль мола, наслаждаясь мягким, как шелк, воздухом, и присел за столик ресторана «Грин коттедж», у самой воды. Заказал свежевыжатый яблочно-морковный сок с имбирем. В ресторане он один был без пары. Как же ему сейчас не хватало Кристины! А ведь паром до Гонконга всего минуты две как отчалил.

Месяц назад они сидели на этом самом месте, любовались красными фонарями, чей свет отражался в воде, и снующими туда-сюда рыбацкими лодками. Тогда они впервые всерьез заговорили о том, стоит ли им съехаться. Джош мог бы добираться до школы на пароме. Дом достаточно просторный. Насколько под силу Полу вынести присутствие чужого ребенка в комнате Джастина? Идея насколько чудовищная, настолько соблазнительная. Попытка создать новую семью в пятьдесят три года. Другого шанса не будет.

Эта мысль не оставляла Пола весь день. Он пытался поделиться ею с Кристиной, но та увильнула от ответа, ушла в себя и замолчала. Любовный голод. Как только она додумалась до такого! И почему именно сегодня? Разве Пол дал ей повод? Он пытался вспомнить, каким тоном она произнесла эти слова. Тогда ему показалось, что с нежностью, но теперь он в этом сомневался.

В воскресенье вечером она всегда звонила ему из дома, говорила, что все в порядке, как здорово прошло их свидание и что ей уже не хватает его. Пол отвечал, что с ним творится то же самое. Это был такой ритуал. Вероятно, для кого-то он значил бы не больше чем любая другая привычка – встречи и прощания, совместные ужины и завтраки, пожелания доброй ночи и признания в любви. Только не для Пола Лейбовица, с некоторых пор придававшего большое значение каждой бытовой мелочи.