Заметив, что Эдсон успокоился и стал молиться, я выплеснул свою неспособность, бездумно бросив ему:

— Прекратите молиться и продемонстрируйте свои чудодейственные таланты!

Толпа становилась все более удрученной. Поскольку я бездействовал, другие люди, более гуманные, чем я, рискнули. Но никто не добился успеха. Бартоломеу тоже держался. Он признался, что не мог сделать что-то существенное. Пытаясь вывести меня из оцепенения, он опросил:

— Как тебя спас Учитель?

Я вспомнил, как Учитель прорвал оцепление пожарников у здания и поднялся наверх, осторожно пройдя между психиатром и шефом полиции. Когда он приблизился ко мне, я кричал, что убью себя. Но он потряс меня тем, что сел на парапет и начал есть какой-то бутерброд. Я снова закричал, что покончу жизнь, но он поразил меня, сказав: «Сделайте одолжение, не перебивайте мой ужин». Удивленный донельзя, я подумал: «Я встретил еще более сумасшедшего, чем я сам».

Когда я сказал Бартоломеу, что Учитель начал мое интригующее спасение с бутербродом в руках, к разговору подключился Мэр. Он вытащил из своего старого черного пиджака бутерброд и сказал мне:

— Вот! Давай, друг мой!

Я испытал электрический разряд в десять тысяч вольт и нервно сглотнул. Я не знал, что делать с этим бутербродом и как начать мое вмешательство. Я только знал, что в зависимости от того, что я скажу, самоубийство юноши может ускориться. Я пережил эту историю, знал хаос, от которого книги по психиатрии не избавляют. Прозаические слова бесполезны, обычное реагирование бездейственно…Я это хорошо знаю.

У меня должны быть какие-то поражающие жесты, способные проникнуть в закоулки сознания этого юноши, такие же как у Учителя, сделавшего это со мной. Но мне их недоставало. Тревога наводняла проспекты моего мозга и проникала в ткани моего тела. У меня начались нервный тик, моргание, и я против воли стал потирать лицо руками. Мне казалось, что я был обнажен перед публикой.

Глава 11

Смятение дьяволов

Пока я ворошил свои мысли и погружался в бесчестие своей нерешительности, люди продолжали отговаривать самоубийцу от его намерения. Все боролись за него, не боролся только он. Профессор Журема с высоты своих восьмидесяти лет смотрела на происходящее более решительно и, рискнув, крикнула:

— Жизнь трудна, сын мой, но не отказывайтесь от нее. Боритесь!

Тем не менее это ничего не дало. Юноша даже не отреагировал на ее слова. Одна сеньора, примерно шестидесяти пяти лет, громко произнесла:

— Подумайте о людях, которые вас любят.

Но молодой человек продолжал задыхаться от охвативших его чувств. Испытывая явный кризис, он ни о чем не думал. Для него слова ничего не значили, и он никого не замечал перед собой. Он только хотел утолить свою эмоциональную боль.

Один психолог вышел из толпы, приблизился к монументу и попытался завладеть его вниманием.

— Пожалуйста, дайте мне возможность выслушать вас! У вас есть друг, давайте поговорим…

Это был интересный, почтительный, умный подход. Но юноше не нужны были ни друзья, ни разговоры об их конфликтах. Он был полон решимости покончить счеты с жизнью и не желал использовать возможность спастись. У него была целая коллекция провальных попыток. Когда он подобрался к спине железной лошади, то поскользнулся и чуть было не упал. Люди, толпившиеся внизу, в панике закрыли глаза.

Два практикующих психиатра-специалиста по антидепрессантам и транквилизаторам, которые проходили мимо, остановились. Они поговорили друг с другом, но так и не решили, как действовать. Они знали, как лечить пациентов, когда те обращались за помощью, но понятия не имели, что делать в тех случаях, когда преобладало сопротивление.

Один из них, седовласый, рискнул сказать тривиальное:

— Не лишайте себя жизни. Нет такого страдания, которое нельзя было бы преодолеть.

Но самоубийца, казалось, был глух. Он мог только слышать голос своего безразличия. Другие люди, в том числе полицейский, врач-кардиолог и работница общественной службы, тоже предпринимали попытки. Но все они были неудачны. Желая продемонстрировать готовность привести в исполнение свое намерение любым способом, самоубийца посмотрел вниз и заорал в бешенстве на зрителей:

— Разбегайтесь, если не хотите присутствовать при последних минутах жизни человека!

Я почувствовал комок в горле. Юноша забрался на железного коня и попытался перелезть на плечи статуи. В этот миг он едва не упал, но успел схватиться рукой за меч солдата. Толпа была в отчаянии. Он карабкался на монумент, не догадываясь, что неосознанно хотел взобратъся на вершину своих печалей и превзойти ее. Он хотел свалиться с самой высокой точки. Я подумал, что это было дыхание жизни. Искра надежды. Он должен был ею воспользоваться.

Перед этим я вышел из зоны своего конфликта. Я рискнул завладеть его вниманием, попытавшись поставить себя на его место. Я набрал полные легкие воздуха и заговорил:

— Послушайте, дружище! Я уже прошел через это. И, по крайней мере, кое-что понимаю в трагедии, через которую проходите вы. Давайте поговорим о нашей жизни, побеседуем о наших драмах. Жизнь стоит того, чтобы жить дальше.

Самоубийца остановился. Я подумал, что привлек его внимание, и разволновался. Но тут же наступило разочарование.

— Ваши слова вызывают у меня тошнотворный позыв.

Я вздрогнул. Я заметил, что у меня получалось хуже, чем у других. Казалось, ничто не разубедит его. Наконец юноша взобрался на вершину монумента. Он стоял на плечах чугунного солдата, на том месте, где было трудно сохранять равновесие.

Мы все закрыли глаза, чтобы не видеть этой ужасной сцены. Когда он собрался броситься вниз, двое детей, мальчик и девочка примерно лет двенадцати» сказали с плачем:

— Помогите ему, помогите ему…

И вот на сцене появились двое «могильщиков» из толпы, чтобы завершить это дело, — Краснобай и Мэр. Оба подходили, сохраняя безопасное расстояние от памятника и, вместо того чтобы говорить с самоубийцей, попытались криками умиротворить толпу.

— Спокойно, люди! Не будем отчаиваться! — воскликнул Краснобай.

— Давайте заставим его спуститься с вершины подобно лучику! — закричал Мэр.

Толпа онемела. Самоубийца был потрясен. Он посмотрел вниз, часто заморгал, не веря тому, что услышал. «Неужели эти люди хотят увидеть кровь?» — должно быть, подумал он. Я посмотрел на него и тут же закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как этот человек разобьется о землю.

Но тут Краснобай начал кричать как сумасшедший. Он запрокинул голову и во всю глотку заорал:

— Спускайся оттуда, сеньор мудак! Я тебя стукну палкой.

Все — и собравшаяся толпа, и самоубийца — были шокированы. А Мэр, увидев пораженные лица людей, решил не оставлять сомнений в том, что перед ними двое слабоумных, и обратился к Бартоломеу со словами:

— Ты только посмотри на него! Он думает, что, забравшись на этот монумент, выглядит красавцем! Спускайтесь оттуда, и я дам вам пару раз по зубам. — И Мэр начал делать движения, изображая борца карате.

Реакция двух бродяг казалась настолько абсурдной, что самоубийца подумал, что он бредит. Он вытянул шею, чтобы увидеть тех, кто кричал ему снизу.

Краснобай, не давая самоубийце опомниться, тут же снова закричал:

— Страдания — это привилегия живых, сеньор Сушеный Банан! Не бойтесь жизни, сеньор Гора Студня! Идите сюда, вниз, и я залеплю вам пару пощечин, чтобы вы это поняли.

Мы едва не упали в обморок, услышав эти слова. Я посмотрел на профессора Журему, Монику, Эдсона, Саломау и увидел, что они побелели от страха, охватившего их. Мы были совершенно напуганы. Я спросил себя еще раз: «Что я делаю в этой группе?»

У меня появилась уверенность, что эти двое родились, чтобы быть участниками похоронной процессии. Они продавали не грезы, а гробы. Я опустил взгляд, стараясь не смотреть вверх, чтобы не видеть развязки. Я представил себе, как этот субъект прыгает с монумента и истекает кровью перед нами. У меня появилось желание прыгнуть на них и заткнуть им глотки.