Мы обставили это самым торжественным образом: закрыли жалюзи, и я пустил в потолок пробку одной из припасенных мною бутылок шампанского. На блондинку-секретаршу это произвело большое впечатление, тем более что она по-прежнему отрабатывала свое жалованье, расписываясь в получении ящичков, ящиков и контейнеров. Бокалов у нас не было, но мы прекрасно обошлись без них. Мы оба испытывали такое нервное возбуждение, что пить больше не смогли, и подарили остальные бутылки секретарше, сказав, что на этот день она может считать себя свободной. Когда она ушла (по-моему, несколько расстроенная тем, что веселое празднование оборвалось в самом начале), мы заперли за ней дверь, перебрались в студию, заперли внутреннюю дверь и взялись за работу.

Я уже упоминал, что окна студии мы заложили. Внутренние стены были выкрашены тусклой черной краской, и благодаря высокому потолку — ведь прежде это был зал банка — впечатление создавалось внушительное. Но отнюдь не мрачное. В самой середине зала была установлена кинокамера, заряженная и готовая к съемке. Она заслоняла аппарат Майка, но я знал, что он стоит сбоку, настроенный так, чтобы изображение появлялось у задней стены. Да, именно у стены, а не на стене, так как изображение проецировалось в воздухе, точно скрещивались два прожекторных луча. Майк открыл крышку, и я увидел его силуэт на фоне чуть освещенных циферблатов.

— Ну? — спросил он нетерпеливо.

— Здесь ты командуешь, Майк, — сказал я.

Щелкнул выключатель, и перед нами возник он — юноша, живший две с половиной тысячи лет назад. Возник во плоти. Александр. Александр Македонский.

О нашей первой картине я, пожалуй, расскажу подробно. Мне никогда не забыть этот год. Сначала мы проследили всю жизнь Александра от рождения и до смерти. Конечно, мы пропускали второстепенные моменты и перепрыгивали через недели, месяцы, а порой и годы, после чего теряли его или оказывалось, что он значительно сместился в пространстве. Это означало, что нам приходилось прыгать вперед-назад, точно мы вели пристрелочный огонь. Существующие жизнеописания Александра Македонского почти не помогали нам, и мы поражались, насколько мало они соответствуют реальным фактам. Я часто задумываюсь над тем, почему вокруг знаменитых людей обязательно начинают сплетаться легенды. Ведь их подлинная жизнь не менее поразительна, чем выдуманная. К несчастью, мы вынуждены были придерживаться принятых версий, иначе историки объявили бы наш фильм безграмотной стряпней. Рисковать же мы не могли. Во всяком случае, вначале.

После того как мы примерно установили, что и где происходило, мы, руководствуясь нашими заметками, отобрали наиболее фотогеничные эпизоды и некоторое время работали над ними. В конце концов общие контуры будущего фильма стали нам ясны. Тогда мы сели писать сценарий с учетом кадров, которые предстояло в дальнейшем отснять с дублерами. Аппарат Майка действовал как проектор, а я снимал фиксированной камерой, точно при комбинированных съемках. Едва отсняв катушку пленки, мы тут же отсылали ее для проявления в Рочестер. Было бы дешевле прибегнуть к услугам какой-нибудь голливудской фирмы, но Рочестер имел то преимущество, что там все привыкли к жутким любительским киноподелкам, и мы могли быть спокойны, что наши ленты ни у кого не возбудят нежелательного любопытства. Когда проявленная пленка возвращалась к нам, мы просматривали ее, проверяя динамику эпизода, цвета и прочее.

Например, мы обязательно хотели включить в фильм хрестоматийную ссору Александра с его отцом Филиппом, но большую ее часть пришлось оставить до съемок с дублерами. Для Олимпиады, его матери, подпустившей к нему змей с вырванными ядовитыми зубами, дублерши не требовалось, так как мы сняли этот эпизод общим планом и под таким углом, что его можно было не озвучивать. Случай, когда Александр укротил коня, на которого не осмеливался сесть никто другой, оказался выдумкой кого-то из его биографов, однако опустить столь известный эпизод юности нашего героя мы не рискнули: крупные планы мы вклеили позже, а на самом деле укрощал коня молодой скиф, один из конюхов царской конюшни. Роксана действительно существовала, как и остальные жены персов, захваченные Александром. К счастью, они оказались достаточно пышного сложения, чтобы на экране выглядеть томными и соблазнительными. Филипп, Парменон и прочие персонажи были бородаты, что значительно облегчало проблему дублирования и озвучивания. (Если бы ты видел, каким способом они брились в ту далекую эпоху, ты бы понял, почему бороды были в такой моде.)

Труднее всего было снимать эпизоды в помещениях. Коптящие фитили в чашах с топленым салом, сколько бы их ни было, дают слишком мало света даже для самой чувствительной пленки. Майк вышел из положения, отрегулировав камеру и свой аппарат так, что каждый кадр экспонировался секунду. Этим объясняется поразительная четкость и глубина резкости, которая достигалась сильным диафрагмированием. У нас было сколько угодно времени для того, чтобы выбирать наиболее интересные эпизоды и ракурсы. Нам не нужны были знаменитые актеры и хитроумное оборудование, нам не приходилось снимать по нескольку вариантов одной и той же сцены — у нас в распоряжении была вся жизнь нашего героя, и мы могли спокойно отбирать все наиболее яркое и интересное.

В конце концов мы отсняли примерно восемьдесят процентов того, что ты видел в законченном фильме, склеили и устроили просмотр, упиваясь тем, что нам удалось сделать. Мы даже не рассчитывали, что конечный результат окажется таким блистательным. Хотя фильм еще не был смонтирован и озвучен, мы уже видели, что создали прекрасную вещь. Мы сделали все, что могли, а худшее еще было впереди. Поэтому мы послали за шампанским и сказали блондинке, что у нас праздник. Она хихикнула.

— Но чем вы там занимаетесь? — спросила она. — Торговые агенты просто не дают мне покоя, им обязательно хочется выведать, что вы делаете.

— А вы отвечайте, что не знаете, — посоветовал я, открывая первую бутылку.

— Я так и говорю. А они считают меня дурочкой.

Мы все трое посмеялись.

Майк сказал задумчиво:

— Если мы будем устраивать такие праздники часто, нам бы следовало обзавестись настоящими бокалами.

— Их можно было бы хранить в нижнем ящике моего стола, — радостно подхватила блондинка и мило сморщила нос. — Я ведь первый раз в жизни пью шампанское, если не считать свадьбы одной моей подруги. Но там я выпила всего один бокал.

— Налей ей еще! — предложил Майк. — Да и мне тоже. А что вы сделали с теми бутылками, которые унесли домой в прошлый раз?

Она хихикнула и покраснела.

— Папа хотел их откупорить, но я сказала, что вы велели приберечь их до особого случая.

— Ну, это как раз и есть особый случай, — сказал я, закидывая ноги на ее стол. — Выпейте еще стаканчик, мисс… А как ваше имя? Не люблю официальности в нерабочие часы.

— Но ведь вы и мистер Лавьяда выписываете мне чек каждую неделю! — обиженно воскликнула она. — Меня зовут Руфь.

— Руфь… Руфь… — я покатал это имя на языке вместе с пузырьками шампанского и решил, что оно звучит очень приятно.

— А вас зовут Эдвард, а мистера Лавьяду — Мигуэль, ведь так? — и она улыбнулась Майку.

— Мигель, — улыбнулся он в ответ. — Старинное испанское имя. Обычно сокращается в «Майк».

— Передайте мне еще бутылку, — попросил я, — и сократите «Эдварда» в «Эда».

Она передала.

К тому времени, когда опустела четвертая бутылка, мы уже знали о ней все: двадцать четыре года, белая, незамужняя, любит шампанское.

— Но мне все-таки хотелось бы знать, чем вы там занимаетесь с утра до ночи, — добавила она, надувая губы. — А иногда всю ночь напролет…

— Ну, — заплетающимся языком сказал Майк после некоторого размышления, — мы там снимаем. Можем и вас снять, если вы хорошенько попросите, — закончил он, подмигнув.

— Мы снимаем модели, — перебил я. — И так, что они выглядят как настоящие.

По-моему, это ее несколько разочаровало.