Я поспешил к Гамову.

– Отлично сражались, Андрей! – Он впервые назвал меня по имени. – Как я тревожился, что конвой прорвет наши заслоны! Теперь идемте смотреть освобожденных пленных.

По дороге к нам присоединился Прищепа.

– Идиоты! – весело сказал он о родерах. – Больше трети своих сил в самый разгар боя оставили сторожить пленных, когда каждый солдат был так нужен. Правда, солдаты «Крылышек» заволновались и, если бы их не держали под дулами импульсаторов, кинулись бы в драку. – Он протянул руку. – Давай, Андрей.

– Что давать? – не понял я.

– То самое, что я тебе вручил по случаю чрезвычайных событий. Тебе не только не положено знать, что это такое, но и запрещено хранить у себя, если в этом нет особой надобности.

Я возвратил передатчик.

А затем была встреча с освобожденными пленными. Я устал отвечать на приветствия, жать руки и обнимать, а еще больше устал от того, что обнимали и целовали меня. Гамов сказал Павлу:

– Проверьте состояние освобожденных. Здоровые поступают под команду своих офицеров, больных – к врачам. Мы с майором едем к вашему отцу.

В палатке генерала Прищепы, кроме наших, собрались офицеры «Золотых крыльев». Я увидел командира дивизии – Филиппа Коркина, массивного генерала с желтым лицом: он жестоко пострадал от вибрации, правая рука висела, ноги тоже не слушались, он охал при каждом шаге. Коркин рассказывал, как посылал в ставку радиограмму за радиограммой и на все просьбы о помощи маршал Комлин отвечал одно: «Помощи в ближайшее время оказать не можем. Берите пример с героев „Стального тарана“, мужественно отбивающих на Барте непрерывные атаки врага!»

– Вранье! – не выдержал Леонид Прищепа. Его нужно было сильно разозлить, чтобы он изменил своей невозмутимости. – Не было у нас боев на Барте, да еще непрерывных. Оборону создали крепкую, но ушли еще до сражений.

Командир «Крылышек» опять пустился в воспоминания, Гамов прервал его:

– Генерал, о прошлом говорить не время, поговорим о будущем, – и, игнорируя Коркина, обратился к Прищепе: – Реальные потери «Крылышек» не столь уж велики. Если судить по количеству солдат, это по-прежнему полноценная дивизия. Две наших дивизии – это корпус. Нужен командир корпуса. Примите командование над нашими объединенными силами.

Прищепа покачал головой.

– Нет, полковник, командовать корпусом мне трудно. – Он посмотрел на Коркина, перевел взгляд на Гамова и сказал как о чем-то заранее решенном: – Командиром будете вы, Гамов. А вашу должность примет… – Он снова обернулся к генералу Коркину. – Пойдете ко мне в заместители? Немного подлечитесь, восстановите силы…

Коркин побагровел от унижения. Но если он был плохим командиром дивизии, в уме ему все-таки нельзя было отказать.

– Понимаю, генерал Прищепа. Мне нельзя командовать моей дивизией, я потерял авторитет… Извещу командование, что сам предложил заменить меня… А кого просить на свою должность?

Прищепа показал на меня.

– Майор Семипалов безукоризненно командовал полком, сумеет и дивизию возглавить.

В палатку вошли Альберт Пеано и Аркадий Гонсалес – если было можно, они всюду ходили вдвоем, – а за ними и Павел Прищепа. Павел доложил, что освобожденные «крылышки» распределены по старым полкам, утром им дадут оружие. Родеры взяты под охрану своими бывшими пленными. Враги обнаружили, что мы ушли из крепости на Барте. Два вражеских корпуса перестраиваются. Тот, что разгромил «Золотые крылья», начал движение с востока, а корпус, атаковавший нас с юга, форсирует Барту. Соединившись, они бросятся на нас.

– Мы атакуем их раньше! – сказал Гамов. – С востока идут победители «Крылышек»? Мы воздадим им за победу! Разгромившие будут разгромлены. Завтрашний день отведем на организацию корпуса, а послезавтра начнем обратный поход к своим.

Павел с удивлением посмотрел на отца:

– Генерал, это ваш приказ?

Генерал Прищепа широко улыбнулся:

– Выше, капитан, – приказ нового командира нового добровольного корпуса полковника Гамова. Я по-прежнему буду командовать моей дивизией.

Только уважение к двум генералам, добровольно подчинившимся полковнику, помешало Пеано, Гонсалесу и, конечно, Павлу встретить сообщение радостными криками. Леонид Прищепа продолжал:

– Командовать возрожденной дивизией «Золотые крылья» мы предложили майору Семипалову.

– Поздравлений пока не принимаю, – сказал я, – самовольные назначения высшее командование может не утвердить. У нас с Гамовым нет гарантий, что мы удержимся на своих новых постах.

Гамов весело возразил:

– Вы правы, неутвержденное назначение еще не назначение. Но мы сделаем так, чтобы высшее командование побоялось отказать нам в утверждении. Майор Пеано, запишите новую сводку для стерео.

И он продиктовал, что нами завершена операция освобождения добровольной дивизии «Золотые крылья», попавшей в плен из-за того, что в тяжелейших боях ей не была оказана помощь со стороны командования фронтом. В новом корпусе, объединившем две дивизии, новое руководство – командир корпуса полковник Гамов и командир «Золотых крыльев» майор Семипалов. Воинам «Стального тарана», вызволившим из плена товарищей, за их смелость, мужество и в соответствии с индивидуальными подвигами каждого выдано щедрое вознаграждение – из денег, ранее отбитых у врага. Корпус под командованием полковника Гамова, генерала Прищепы и майора Семипалова готов к новым сражениям в тылу врага с его превосходящими силами. Солдаты и офицеры уверены, что высшее командование на этот раз преодолеет свою инертность и бросит крупные силы на помощь корпусу, прорывающему вражеское окружение.

– Да такая передача – война! – с удивлением сказал генерал Прищепа. – Гамов, вы объявляете войну нашему высшему командованию!

– Пока еще нет, генерал. Но предупреждаю, что мы не позволим оставить себя на произвол судьбы, как они оставили «Золотые крылья». Либо прекратить преступное бездействие на фронте, либо держать ответ перед всем народом – вот перед такой дилеммой я хочу поставить нашего дорогого маршала Комлина.

Пеано, сбросив с лица неизменную веселую улыбку, задумчиво смотрел на Гамова. Он уже понимал, что Гамов объявляет войну не только командованию, а всему высшему руководству страны. И в первую очередь – его главе, лидеру максималистов, дяде Альберта Пеано, председателю Совета Министров Латании Артуру Маруцзяну. Хотел бы я знать, какие мысли роились тогда в красивой голове молчаливого Пеано – возмущение против Гамова или то полное с ним согласие, какое Альберт так преданно демонстрировал впоследствии.

Но более всех был поражен неудачливый бывший командир «Крылышек» генерал Коркин. Выпучив глаза, он ошалело переводил их с одного на другого. В его мозгу не вмещалась мысль, что можно пойти на такое нарушение воинского устава, как раздача казенных денег солдатам, да еще дерзко угрожать высшему командованию.

Он, конечно, не понимал, что Гамов сознательно отверг классические методы ведения войны.

Раздача наград началась на рассвете и завершилась к обеду. Одна из денежных машин была на две трети опустошена.

Два события ознаменовали тот день. Первое показалось мне поначалу малосущественным, но потом из него проистекли огромные последствия. Второе же потрясло своей значительностью, но вскоре выяснилось, что оно куда менее важно, чем то, что произошло сразу за ним.

Первое событие случилось после торжественного смотра корпуса.

Солдаты выстроились на поле. Генерал Прищепа поздравил дивизию с победой, а недавних пленников – с освобождением, объявил о создании корпуса и назвал имя его командира. Затем Гамов объявил о новом походе. От нас одних зависит, сказал он, прорвем ли мы вражескую оборону, выйдем ли к своим. Будем надеяться на помощь извне, но наше командование неповоротливо. До сих пор мы сами выручали себя, так покажем же еще раз, чего стоим.

В нормальных условиях такую речь стоило бы отнести к пораженческим, а не победным: Гамов открыто предупреждал, что помощи от своих не ждать. Но его слова вызвали такой радостный гул, такие крики, словно он поделился не сомнениями, а счастливым известием.