Андрей. Только скажу и уйду. Сейчас… Во-первых, вы имеете что-то против Наташи, моей жены, и это я замечаю с самого дня моей свадьбы. Если желаете знать, Наташа прекрасный, честный человек, прямой и благородный — вот мое мнение. Свою жену я люблю и уважаю, понимаете, уважаю и требую, чтобы ее уважали также и другие. Повторяю, она честный, благородный человек, а все ваши неудовольствия, простите, это просто капризы…
Пауза.
Во— вторых, вы как будто сердитесь за то, что я не профессор, не занимаюсь наукой. Но я служу в земстве, я член земской управы и это свое служение считаю таким же святым и высоким, как служение науке. Я член земской управы и горжусь этим, если желаете знать…
Пауза.
В— третьих… Я еще имею сказать… Я заложил дом, не испросив у вас позволения… В этом я виноват, да, и прошу меня извинить. Меня побудили к тому долги… тридцать пять тысяч… Я уже не играю в карты, давно бросил, но главное, что могу сказать в свое оправдание, это то, что вы девушки, вы получаете пенсию, я же не имел… заработка, так сказать…
Пауза.
Кулыгин (в дверь) . Маши здесь нет? (Встревоженно.) Где же она? Это странно… (Уходит.)
Андрей. Не слушают. Наташа превосходный, честный человек. (Ходит по сцене молча, потом останавливается.) Когда я женился, я думал, что мы будем счастливы… все счастливы… Но боже мой… (Плачет.) Милые мои сестры, дорогие сестры, не верьте мне, не верьте… (Уходит.)
Кулыгин (в дверь встревоженно) . Где Маша? Здесь Маши нет? Удивительное дело. (Уходит.)
Набат, сцена пустая.
Ирина (за ширмами) . Оля! Кто это стучит в пол?
Ольга. Это доктор Иван Романыч. Он пьян.
Ирина. Какая беспокойная ночь!
Пауза.
Оля! (Выглядывает из-за ширм.) Слышала? Бригаду берут от нас, переводят куда-то далеко.
Ольга. Это слухи только.
Ирина. Останемся мы тогда одни… Оля!
Ольга. Ну?
Ирина. Милая, дорогая, я уважаю, я ценю барона, он прекрасный человек, я выйду за него, согласна, только поедем в Москву! Умоляю тебя, поедем! Лучше Москвы нет ничего на свете! Поедем, Оля! Поедем!
З а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Старый сад при доме Прозоровых. Длинная еловая аллея, в конце которой видна река. На той стороне реки — лес. Направо терраса дома; здесь на столе бутылки и стаканы; видно, что только что пили шампанское. Двенадцать часов дня. С улицы к реке через сад ходят изредка прохожие; быстро проходят человек пять солдат.
Чебутыкин в благодушном настроении, которое не покидает его в течение всего акта, сидит в кресле, в саду, ждет, когда его позовут; он в фуражке и с палкой. Ирина, Кулыгин с орденом на шее, без усов, и Тузенбах, стоя на террасе, провожают Федотика и Родэ, которые сходят вниз; оба офицера в походной форме.
Тузенбах (целуется с Федотиком) . Вы хороший, мы жили так дружно. (Целуется с Родэ.) Еще раз… Прощайте, дорогой мой!
Ирина. До свиданья!
Федотик. Не до свиданья, а прощайте, мы больше уже никогда не увидимся!
Кулыгин. Кто знает! (Вытирает глаза, улыбается.) Вот и я заплакал.
Ирина. Когда-нибудь встретимся.
Федотик. Лет через десять — пятнадцать? Но тогда мы едва узнаем друг друга, холодно поздороваемся… (Снимает фотографию.) Стойте… Еще в последний раз.
Родэ (обнимает Тузенбаха) . Не увидимся больше… (Целует руку Ирине.) Спасибо за все, за все!
Федотик (с досадой) . Да постой!
Тузенбах. Даст бог, увидимся. Пишите же нам. Непременно пишите.
Родэ (окидывает взглядом сад) . Прощайте, деревья! (Кричит.) Гоп-гоп!
Пауза.
Прощай, эхо!
Кулыгин. Чего доброго женитесь там, в Польше… Жена полька обнимет и скажет: «кохане!» (Смеется.)
Федотик (взглянув на часы) . Осталось меньше часа. Из нашей батареи только Соленый пойдет на барже, мы же со строевой частью. Сегодня уйдут три батареи дивизионно, завтра опять три — и в городе наступит тишина и спокойствие.
Тузенбах. И скучища страшная.
Родэ. А Мария Сергеевна где?
Кулыгин. Маша в саду.
Федотик. С ней проститься.
Родэ. Прощайте, надо уходить, а то я заплачу… (Обнимает быстро Тузенбаха и Кулыгина, целует руку Ирине) . Прекрасно мы здесь пожили…
Федотик (Кулыгину) . Это вам на память… книжка с карандашиком… Мы здесь пойдем к реке…
Отходят, оба оглядываются.
Родэ (кричит) . Гоп-гоп!
Кулыгин (кричит) . Прощайте!
В глубине сцены Федотик и Родэ встречаются с Машей и прощаются с нею; она уходит с ними.
Ирина. Ушли… (Садится на нижнюю ступень террасы.)
Чебутыкин. А со мной забыли проститься.
Ирина. Вы же чего?
Чебутыкин. Да и я как-то забыл. Впрочем, скоро увижусь с ними, ухожу завтра. Да… Еще один денек остался. Через год дадут мне отставку, опять приеду сюда и буду доживать свой век около вас. Мне до пенсии только один годочек остался… (Кладет в карман газету, вынимает другую.) Приеду сюда к вам и изменю жизнь коренным образом. Стану таким тихоньким, благо… благоугодным, приличненьким…
Ирина. А вам надо бы изменить жизнь, голубчик. Надо бы как-нибудь.
Чебутыкин. Да. Чувствую. (Тихо напевает.) Тарара… бумбия… сижу на тумбе я…
Кулыгин. Неисправим Иван Романыч! Неисправим!
Чебутыкин. Да вот к вам бы на выучку. Тогда бы исправился.
Ирина. Федор сбрил себе усы. Видеть не могу!
Кулыгин. А что?
Чебутыкин. Я бы сказал, на что теперь похожа ваша физиономия, да не могу.
Кулыгин. Что ж! Так принято, это modus vivendi. Директор у нас с выбритыми усами, и я тоже, как стал инспектором, побрился. Никому не нравится, а для меня все равно. Я доволен. С усами я или без усов, а я одинаково доволен… (Садится.)
В глубине сцены Андрей провозит в колясочке спящего ребенка.
Ирина. Иван Романыч, голубчик, родной мой, я страшно обеспокоена. Вы вчера были на бульваре, скажите, что произошло там?
Чебутыкин. Что произошло? Ничего. Пустяки. (Читает газету.) Все равно!
Кулыгин. Так рассказывают, будто Соленый и барон встретились вчера на бульваре около театра…
Тузенбах. Перестаньте! Ну, что право… (Машет рукой и уходит в дом.)
Кулыгин. Около театра… Соленый стал придираться к барону, а тот не стерпел, сказал что-то обидное…
Чебутыкин. Не знаю. Чепуха все.
Кулыгин. В какой-то семинарии учитель написал на сочинении “чепуха “, а ученик прочел “реникса ” — думал, по-латыни написано. (Смеется.) Смешно удивительно. Говорят, Соленый влюблен в Ирину и будто возненавидел барона… Это понятно. Ирина очень хорошая девушка. Она даже похожа на Машу, такая же задумчивая. Только у тебя, Ирина, характер мягче. Хотя и у Маши, впрочем, тоже очень хороший характер. Я ее люблю, Машу.
В глубине сада за сценой: “Ау! Гоп-гоп! “
Ирина (вздрагивает) . Меня как-то все пугает сегодня.
Пауза.
У меня уже все готово, я после обеда отправляю свои веши. Мы с бароном завтра венчаемся, завтра же уезжаем на кирпичный завод, и послезавтра я уже в школе, начинается новая жизнь. Как-то мне поможет бог! Когда я держала экзамен на учительницу, то даже плакала от радости, от благости…
Пауза.
Сейчас приедет подвода за вещами…
Кулыгин. Так-то оно так, только как-то все это не серьезно. Одни только идеи, а серьезного мало. Впрочем, от души тебе желаю.
Чебутыкин (в умилении) . Славная моя, хорошая… Золотая моя… Далеко вы ушли, не догонишь вас. Остался я позади, точно перелетная птица, которая состарилась, не может лететь. Летите, мои милые, летите с богом!
Пауза.
Напрасно, Федор Ильич, вы усы себе сбрили.
Кулыгин. Будет вам! (Вздыхает.) Вот сегодня уйдут военные, и все опять пойдет по-старому. Что бы там ни говорили, Маша хорошая, честная женщина, я ее очень люблю и благодарю свою судьбу. Судьба у людей разная… Тут в акцизе служит некто Козырев. Он учился со мной, его уволили из пятого класса гимназии за то, что никак не мог понять ut consecutivum. Теперь он ужасно бедствует, болен, и я, когда встречаюсь, то говорю ему: «Здравствуй, ut consecutivum» — Да, говорит, именно consecutivum… а сам кашляет. А мне вот всю мою жизнь везет, я счастлив, вот имею даже Станислава второй степени и сам теперь преподаю другим это ut consecutivum. Конечно, я умный человек, умнее очень многих, но счастье не в этом…
