Литмир - Электронная Библиотека

Ответ не заставил себя ждать, и был он совсем не таким, каким бы хотел его видеть автор, да и мы тоже. Оказалось, что автор не знаком со спецификой этих органов, поэтому в повести много надуманного и даже наивного, что вызывает сомнение в правдивости описанных событий и поступках некото­рых литературных героев. Принимая во внимание все эти замечания, было предложено воздержаться от публикации повести.

«Однажды в студеную зимнюю пору...»

В командировку в Могилев нам выпало ехать по заданию редакции в не столь уж «зимнюю пору», дело было в марте. Повод? В те годы во время весенних каникул в областном центре проводили семинары юных лите­раторов Могилевщины. Мне довелось побывать на подобных семинарах. Верховодили на них обычно местные писатели, хорошо знакомые всем Алексей Пысин, Василь Матеушев, Петр Шестериков, Михаил Шумов. Конечно же, с обязательным присутствием «шефов» — представителей обко­ма комсомола и отдела образования. Приглашали на эти литературные празд­ники столичных гостей из детских журналов и газет, которые из президиума наблюдали за всем происходящим, и это помогало им находить среди моло­дых талантов нечто стоящее для публикации в своих изданиях, что, конечно, было престижным и для начинающих литераторов, и конечно, для организа­торов такого мероприятия.

В тот раз мы ехали на очередной такой семинар. Я — от «Бярозки», Анатоль — от «Піянера Беларусі». Много чего и серьезного, и курьезного можно было услышать на этом литературном сборе. Помню, читала стихи одна девочка-десятиклассница. Когда дали ей слово, она, подглядывая в тетрадь, начала читать: «Однажды, в студеную зимнюю пору, я из дому вышла и в школу пошла.» Смотрю: Анатоль с Алексеем Пысиным перегля­дываются, потом опустили голову в стол, чтобы не рассмеяться вслух. Начали улыбаться и остальные участники семинара, сидевшие в зале. Чем дальше читала она свои стихи, в подражание известному стихотворению Николая Некрасова, тем громче раздавался смех. Но вот голос ее начал становиться все тише и тише. Все закончилось тем, что сконфуженная и осмеянная девоч­ка расплакалась. Обливаясь слезами, она вернулась на свое место, собрала тетрадки и была уже готова выскочить из зала. Всем стало не до смеха: «Милая девочка, — сочувственно обратился к ней Алексей Пысин, — остано­вись и не плачь. Пусть плачет твоя учительница, которая послала тебя сюда, не найдя времени, чтобы прочесть то, что ты написала».

Толя тоже собрался что-то сказать, но в это время на сцену вышла и нача­ла читать стихи Лариса Я. Он навострил уши и что-то сказал Пысину. А когда девочка закончила чтение, захлопал, подошел к ней, взял из ее рук тетрадь со стихами.

— Согласитесь, что это настоящая поэзия! Вот так всем надо стремить­ся писать стихи! — и махнул в зал раскрытой тетрадкой. — Я их забираю с собой, буду предлагать в какую-нибудь газету, а может, даже в журнал «Нёман».

Хотя Лариса была почти взрослой, училась в десятом классе, но в журнале «Нёман», где тогда в отделе поэзии хозяином был требовательный и неуступ­чивый Бронислав Спринчан, молодому автору (это не то, что сейчас) показы­ваться было слишком рано. Я тоже засомневался: «Стихи, конечно, хорошие, но вряд ли их согласится принять Бронислав Петрович. Там маститым непросто пробиться». — «А мы еще посмотрим!» — решительно возразил Анатоль.

И он добился своего. Стихи Ларисы Я. вышли в журнале. Правда, когда она уже была студенткой журфака БГУ. Перед ее поступлением Анатоль не единожды бегал в университет, чтобы встретиться со знакомыми препо­давателями, дабы «закинуть словцо» за талантливую абитуриентку. Тогда центрального тестирования не было и в помине, так что замолвить слово за знакомого или поддержать земляка, хотя и не всегда, но все же удавалось. А в этом случае ходатайство Анатоля было совсем не лишним. И на протяжении всей учебы он не переставал интересоваться, что она пишет, как она пишет, какая помощь ей нужна. Когда же не стало наставника, Лариса, провожая его в последний путь, не скрывала слез.

Лариса стала журналисткой. Но, к сожалению, семейный быт, навязывая свое мелочное, суетное, отбивает охоту дружить с вдохновением, без которого невозможно представить самоотверженного служения поэзии. Не такое ли случилось и с Ларисой Я., потому что давно не могу отыскать ее след.

Всей душой ощущаю, как бы сожалел Анатоль. Помню, как он искренне радовался, когда в руки ему попадали стихи молодых авторов, в чей талант он уверовал, на кого надеялся.

В тот послесеминарский вечер мне посчастливилось побывать неожи­данно в гостях. Поезд в Минск шел в полночь, и Анатоль предложил съез­дить в гости к его сестре. Кажется, двоюродной, точно сказать не могу. Рассчитались в гостинице, зашли в магазин и, сев в троллейбус, поехали. Родственница, моложавая и привлекательная женщина, быстро собрала довольно приличный ужин, как это водится у нас, и пригласила за стол. Поставила на стол и бутылку. Удивилась, что Анатоль отвел ее руку, когда она хотела налить в рюмку, которую поставила перед ним. «Нет-нет-нет», — заторопился он, взяв бутылку из ее рук. — Я лучше сам вам налью. Колобок (так прозвала меня Анна Давыдовна Красноперка, когда я работал в «Піянеры Беларусі»), не стесняйся, можешь и за меня лишнюю рюмку взять», — насмешливо глянув на меня, налил себе какой-то шипучки. Хозяйка удивилась, а для меня в тот момент Толин отказ не был необычным. После того грушевского происшествия время от времени он делал такие «лирические отступления»: по нескольку месяцев даже не притрагивался к спиртному. А в дружеских застольях, которые случались в гонорарные дни (а их каждый месяц было пять: два в газетах и журналах, два на радио, один в книжном издательстве), да и просто по случаю, то с юмором, то молча подливал хлопцам в стаканы. Парни подшучивали над ним, но никто не настаивал, чтобы он «не истязал организм», не нарушал свой временный «сухой закон». Видели, его не переубедишь. Да и зачем? Каждый знает цену своему здоровью, свои возможности с таким привлекательным, но больше порочным и горьким искушением. А то, что он не был «святым» и мог неожиданно «раскрепоститься и расслабиться», как теперь часто говорят, Анатоль не скрывал, признавался сам. Со всей откровенностью и искрен­ностью своего таланта:

Не мог я піць — таму упарціўся,

Прасіў назад чуць-чуць адліць.

Але за дружбу піў я квартамі,

Бо нельга мне было не піць.

Пасля я піў — і ў тым не каюся, —

Калі няўрадзіцы былі,

Калі сябры мае з’язджаліся

І хлопцы ў армію ішлі.

Ды я ўсё чакаю раніцы,

Даўно жадаю я адно:

Няхай хутчэй знікаюць п’яніцы,

А не гарэлка і віно.

«...і там яна канчаецца»

После женитьбы Анатоль получил двухкомнатную квартиру в микрорайне Зеленый Луг, который только-только начал застраиваться. Квартира счи­талась подменной, до этого в ней жил поэт Марк Смагорович. Из разговора знал, что новое место жительства ему нравилось, квартира имела пристойный вид — на двоих с женой Валей площади хватало. Это же не «коммуналка» на Лодочной, где, казалось, нельзя и шагу ступить, не ощущая на себе придир­чивого взгляда соседей. Признаюсь, я ни разу не был у него в гостях в зеленолугской квартире, не знаю, как ему там работалось, на чем «замешивались» его стихи и венки сонетов, написанные в то время. Одно знаю: здесь в ночь на 21 марта 1970 года совершила последний круг трепетная, словно от какого-то испуга, стрелка земного времени его беспокойно-торопливой жизни. Уснул и не проснулся, не увидел света нового весеннего дня. И не сердце подвело, что когда-то беспокоило хозяйку нашей съемной с ним «голубятни», а давняя травма головы. И исполнилось поэту только двадцать девять лет.

«Как он еще до этих лет дожил с такой гематомой? — удивлялся главврач поликлиники Союза писателей Нейфах, когда увидел рентгеновские снимки и прочел заключение медицинской экспертизы. — Там коронарные сосуды мозга словно кто-то посклеивал.» Старые люди обычно говорят: легкая смерть. Может, и так. А была ли она для Анатоля легкой, когда каждый день жил с чувством ее неизбежности? А что так оно и было, можно судить по стихотворению Анатоля Сербантовича «Там пачынаецца паэзія». В нем вни­мательному читателю можно было разглядеть намек на встречу с неземной жизнью:

9
{"b":"586967","o":1}