— Увидимся! — подтвердила мать Германика и исчезла в дверях келейного корпуса.
Глава 19
ГЕРОНДИССА ФЕОДОРА
Служба прошла как-то очень естественно. Не было того, что нередко ощущается в миру: мирская жизнь — она, вроде как, сама по себе с её земными заботами о хлебе насущном и обо всём остальном ненасущном, но вожделенном, а поход в церковь на службу — событие «из ряда вон выходящее», несколько даже противоположное по духу всему остальному существованию.
Причём такое же ощущение бывает порой и в монастырях: две жизни — одна в хозяйских и бытовых делах, другая — в храмовых богослужениях. И в разных обителях доминирует где одно, а где другое.
Здесь же меня удивила некая естественная встроенность литургической жизни в повседневную жизнь монастыря — подобно тому, как для учеников Христа — апостолов — присутствие их Божественного Учителя было хоть и «космическим» по масштабу событием, но всё же более «обычным», чем для собиравшихся на Его проповедь о Царствии Божьем жителей разных селений Палестины.
В маленьком древнем храме служил молодой греческий священник; хор из нескольких сестёр в апостольниках и клобуках да пары мирских девушек в повязанных по-русски платочках пел византийские витиеватые песнопения.
Темноглазая девчушка лет одиннадцати, в простом светленьком платьице, то прислуживала у иконостаса, зажигая и вынося в положенные по уставу моменты большую восковую свечу, стоящую на напольном подсвечнике, то, прислонившись к певческому аналою на клиросе, пела вместе с сестрами «Кириеэлейсон».
Несколько разновозрастных монахинь и пришедших из ближней деревни греческих старушек стояли и сидели на простых деревянных стульях с плетёными из соломы сиденьями в маленьком свободном помещении храма.
Состояние благоговейного покоя и тихой радости о Христе, освящающем всё окружающее пространство Своим евхаристическим присутствием, разливалось вокруг и охватывало всех находящихся в Церкви.
Стоя в стасидии в дальнем углу притвора с афонскими чётками в руке и внимая заполняющему церковь духу молитвы, я вдруг понял, что естественная простота взаимопроникновения церковной службы и внехрамовой жизни монастыря происходит не от принижения значения первого, но от высоты устроения второй, проникнутой воплощением в себе евангельской заповеди о любви.
Молиться было очень легко и чисто!
***
Герондисса Феодора пела с сестрами в хоре, что-то читала в очередь с другими монахинями, её настоятельство выражалось разве лишь в особой заботливости во взгляде, который она направляла то на алтарь, то на сестёр, то на книги со священными текстами, по которым совершалось богослужение.
После евхаристического канона из боковой алтарной двери вышла пожилая маленькая монахиня в мантии и позвала Флавиана в святой алтарь, причащаться священническим чином у престола.
Батюшка наклонился к ней и тихо попросил передать служащему священнику, что он причастится с мирянами у амвона, как поступает обычно духовенство на Афоне, чтобы избежать толчеи в небольших алтарях маленьких афонских церквей-параклисов.
Монахиня кивнула и вернулась в алтарь. Вскоре Царские Врата открылись, и молодой греческий батюшка вынес Святую Чашу. Все присутствовавшие в храме причастились, мы с Флавианом тоже.
Однако совсем уклониться от участия в богослужении Флавиану всё же не удалось — матушка Феодора, придя в наш угол с клироса, с поклоном попросила моего духовника не отказать обители в чести и прочитать по-церковнославянски благодарственные молитвы «по святом причащении».
Флавиан беспрекословно выполнил просьбу настоятельницы и прочитал эти молитвы даже как-то, я бы сказал — особенно смиренно-вдохновенно.
— Ага! — подумал я, — и батюшку «проняло»!
***
Из церкви выходить очень не хотелось, я уже было понадеялся остаться потихоньку в своём уголке и посидеть с чёточками ещё хоть полчасика, но…
«В чужой монастырь со своим уставом не ходят» — тем более, что этот монастырь уже совсем не ощущался как чужой, и как только выходящая последней маленькая монахиня-алтарница устремила ко мне свой приглашающий на выход взор, я тут же послушно восстал из стасидии и устремил шаги в направлении трапезной, надеясь обрести там хоть малое плотское утешение взамен несостоявшейся «исихии».
Трапеза была простой, скромной и непродолжительной, поистине монашеской. Ради «почётных гостей» (нас с Флавианом!) уставное чтение за трапезой было на русском языке, читали что-то из поучений святителя Феофана Затворника.
Сидя, впервые за все мои посещения каких-либо монастырей, за настоятельским столом рядом с Флавианом (во́ сподобился Алёшка!), я всё вглядывался в стоящие на шкафу в противоположном конце трапезной флажки разных стран, пытаясь сосчитать их и заодно определить — каким странам они принадлежат.
По приблизительному подсчёту выходило около двадцати с небольшим. Точнее из-за их скученности сосчитать не получалось, но опознать национальную принадлежность я смог (позор моей седеющей голове!) едва ли у половины.
Дождавшись окончания трапезы, я спросил у собиравшей со стола посуду матери Германики:
— Матушка! А что это за флажки там, на шкафу?
— Это флажки тех стран, откуда в нашей обители собраны сестры. Геронда благословил собрать их здесь, в трапезной, для напоминания о том, что Христова Любовь покрывает весь мир и что завет Христа апостолам — «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всему творению. Кто будет веровать и креститься, спасен будет…» (Марк. 16:15) — исполняется до сего дня.
— Здорово! — не сдержал я своего восхищения. — А вот это флаг какой страны?
— Норвегии. Оттуда у нас две сестры.
— А этот?
— Бангладеш! Сестра оттуда вас встречала утром у ворот, когда вы с батюшкой приехали.
— А этот?
— Австрия!
Ко мне подбежала одна из девушек, певших на клиросе:
— Вас Ваш батюшка зовёт! Они с герондиссой в архондарик прошли, — на прекрасном русском сообщила она.
— Иду! — я быстро зашагал в сторону архондарика, сопровождаемый позвавшей меня девушкой.
— А Вы из России, наверное? — спросил я её на ходу.
— Из Парижа! — улыбнувшись, ответила она. — Моя прабабушка туда во время революции эмигрировала.
— Однако! — я больше не нашёлся что сказать.
— Будете в Париже — заходите в гости к моей маме, она очень любит русских священников и вообще всех церковных людей. Я дам вам её адрес и телефон.
— Спаси Господь! Увидимся! — попрощался я с ней у дверей архондарика.
***
— Проходите, Алексей, присаживайтесь вот в это кресло! — герондисса сама открыла дверь архондарика в ответ на мой негромкий стук. — Здесь Вам будет удобно.
— Благодарю, матушка! — я уселся сбоку от Флавиана в старенькое, очевидно, кем-то пожертвованное кресло с потёртой матерчатой обивкой.
— Герондисса, евлогите! — в приоткрывшейся двери показалось знакомое лицо в очках с тонкой оправой и небольшим подносом в руках.
— О Кириос, адельфи Германика, проходи, угощай гостей! — матушка встала, чтобы приоткрыть пошире и придержать дверь для вошедшей сестры.
— Кофе, чай, что вы любите? — заботливо спросила мать Германика. — Что вам налить, батюшка?
— Сперва водички, пожалуйста, таблетки запить, которые после еды, — повернулся я к ней и, получив воду в стакане, поблагодарил: — Спаси Вас Христос!
— Во славу Божию! — отозвалась мать Германика, выставляя с подноса на столик вазочки с печеньем и какими-то греческими, завёрнутыми в фольгу сладостями. — Угощайтесь!
