— Господи Иисусе, что это? — вытаращив глаза, спросил он самого себя.

Баконя увидел великолепное оперенье длинного птичьего хвоста, на котором переливались синие, окаймленные золотом глазки́. В эту минуту в сад вошел фра Тетка. Когда он поравнялся с деревом, птица закричала, фратер поднял ком земли и запустил им в птицу. Птица слетела на землю и, неуклюже переваливаясь на длинных ногах, побежала, покачивая хохлатой головкой на изгибающейся длинной шее. Откуда-то к ней подбежали серые бесхвостые куры, неумолчно трещавшие: гр-гр-гр-гр…

Баконя вошел в кухню.

— Прошу вас, синьор Грго, только одно слово, — и невольно облизнулся, поглядев на жаркое.

— Что тебе, милый?

— Как называется птица с золотым хвостом? Вот там, в саду.

— Это павлин. А сейчас ступай.

— А те, другие, бесхвостые?

— Цесарки. Ступай теперь.

— Павлин и цесарки, — повторил Баконя, усаживаясь снова у окна. «Все здесь как-то чудно́, все! Из-за этого самого павлина я утром получил от дяди затрещину! Вон тот — в сутане, а оказывается, он вовсе не фратер, а повар! И как те озорники узнали прозвище отца, матери и всех остальных? Неужто им Степан рассказал? Неужто и Степан озорной?»

С этим тяжким подозрением на душе Баконя склонил голову и тут же, на скамье, уснул.

Полчаса спустя его разбудило движение в трапезной фратеров. Прочли молитву, потом загромыхали стульями, зазвенели посудой, и, наконец, послышалось, как кто-то гнусаво забубнил. Баконя подошел к двери и увидел перед аналоем уже знакомых дьяконов: один читал, другой следил глазами за текстом. И так, чередуясь, они читали до тех пор, покуда настоятель что-то не пробурчал и они, поклонившись, не сели за стол.

— Молодой Еркович! — позвал его повар, усаживаясь во главе стола другой трапезной; трое послушников немного потеснились, и он посадил рядом с собой Баконю. Баконя принялся уписывать за обе щеки. Один бог знает, когда Баконя ел мясное, да к тому же в этот день отшагал добрых четыре часа. И поэтому он был приятно удивлен, когда после большого куска вареной говядины синьор Грго поставил перед ним жаркое и салат, а потом еще полную до краев кружку вина.

В трапезной фратеров то поднимался шум, то слышался смех и шепот; наконец опять задвигали стульями, пробубнили молитву и вышли.

Когда Грго направился в кухню, Баконя поплелся за ним и услужливо произнес:

— Если позволите, я помогу вам, синьор Грго?

— Вижу, ты мальчик хороший, благодарный мальчик, — сказал растроганный повар. — Но сегодня не нужно помогать, ты ведь устал. Ложись-ка на скамью, поспи, покуда отдыхает дядя. Потом я тебя разбужу и поведу поглядеть церковь.

Баконя вернулся в малую трапезную.

— Да тебе, видать, не нравится наше вино, — заметил и прежде задиравший Баконю послушник, указывая на почти полную кружку. Баконя поднес кружку ко рту, но после первого же глотка лицо его перекосилось, на глазах выступили слезы, и, размахнувшись, он ударил обманщика кружкой по голове.

Два других послушника бросились на Баконю, но сильный Космачонок мигом дал затрещину и тому и другому.

Вбежал Грго.

— Что случилось? Почему деретесь?

Баконя протянул ему кружку. Грго понюхал, тотчас понял, что они насыпали в вино перцу, и крикнул:

— Разве так встречают товарища, чертово племя, а? Правильно сделал Еркович! А пожалуются, не бойся, им же и попадет… Убирайтесь сейчас же вон, не то скажу настоятелю.

Когда послушники ушли, Грго дал Баконе пожевать мякиша и посоветовал лечь, что тот сразу и сделал; уснул он быстро, даже слезы не успели просохнуть на щеках.

Только спустя два часа Грго разбудил его и повел в церковь.

Баконе казалось, что он ступил на гладь озера, до того блестели красные и голубые плиты пола, а также мраморные ступени перед семью алтарями. Но что все это по сравнению с позолоченными колоннами, подсвечниками, богатыми окладами, лампадками, по сравнению с образами и фигурами святых, повсюду расставленными и пленявшими красотой! По краям белых воздухов висели розовые кружева. Грго обратил его внимание на хоры, где сверкали трубы органа, точно отлитые из чистого золота.

Из церкви Грго повел мальчика в конюшню, где стояли четыре добрых скакуна и четыре рабочих лошади. Здесь они пробыли довольно долго, потому что Баконя очень любил лошадей. Из конюшни заглянули в коровник, сейчас пустой, но там держали, по словам Грго, шесть дойных коров. Затем осмотрели мельницу, где Баконя познакомился с мельником и его неизменным другом, кузнецом. Кузница находилась тут же, в двух шагах. Наконец отправились в кухню для монастырской челяди.

В былые времена челядь обедала в монастыре, но лет десять тому назад фратеры выстроили на черном дворе дом для прислуги. Довольно просторное здание разделялось на три части; средняя была отгорожена невысокой стеной с каменным подстенком для сидения; у одной стены стояла хлебная печь; в центре — два очага, где горел огонь. В одном крыле находилась кладовая, в другом — молочная. Весь дом назывался новой черной кухней. В старой монастырской кухне зимой грелись фратеры, а старую молочную соединили с ризницей.

Грго рассказал новому послушнику подробнейшим образом обо всем этом и еще о многом другом. Не забыл упомянуть и о том, что каждое утро и вечер он приходит сюда и приносит слугам харчи. Установлено это тоже лет десять тому назад, и, по мнению Грго, весьма мудро, ибо теперь слуги без особой нужды в монастырь не шляются.

Но после того, как Баконя уловил разговор двух слуг, которые лежали на завалинке и даже не шевельнулись, когда мимо них прошел повар, он слушал его не так внимательно. Один из слуг сказал:

— Гляди-ка, что это за парень идет с «Навозником»?

«Ага, значит, синьора Грго прозывают Навозником», — заметил про себя Баконя.

Когда зазвонили к вечерне, Космачонок забился в самый угол церкви. Служил фра Вертихвост. Шесть братьев сидели по бокам главного престола; два дьякона стояли на коленях чуть подалее; один из троих послушников был в стихаре, двое прислуживали. Выходит, у них не было ни звонаря, ни псаломщика. Вдруг заиграл орган. У Космачонка даже волосы зашевелились на голове — ему никогда еще не приходилось слышать подобную музыку. Обернувшись, мальчик увидел, что играет фра Тетка, — он сидел перед трубами органа и покачивал в такт головой.

Ужин прошел точно таким же порядком, как и обед. Послушники не только не задирали его, но даже не глядели в его сторону. Дядя Навозник подмигнул Баконе, словно хотел сказать: «Видишь, и в монастыре здоровые кулаки значат больше, чем голова!»

После ужина Квашня подозвал Навозника:

— Грго, где же мой племянник? Ей-богу, я было и позабыл о нем. Не напроказил пока?

— Нет, отче, убей меня бог, если ошибаюсь, кажется, мальчик разумный.

— Та-а-ак! Чего уж — новая невестка всегда хороша! Приведи его потом ко мне.

Навозник отвел Баконю в среднюю галерею, где Квашня, как и остальные фратеры, занимал две кельи. В первой находились большой шкаф с книгами, четыре кресла, диван; на стенах висело несколько картин и часы с гирями. В дверь видна была спальня Квашни, в которой тикали такие же часы. Повар принес из спальни толстый войлок, одеяло, кожаную подушку и передал Баконе. И все это время он не переставая разговаривал с Брне по-итальянски.

— Та-а-ак! — зевая, протянул наконец Брне. — Разуйся в коридоре и ложись здесь, а на рассвете возьмешь вот этот кувшин и принесешь воды. То есть сначала отзвонишь благовест, потом уж по воду. Грго тебе укажет, где источник. Ну, а теперь спокойной ночи! — Брне заперся.

Грго ненадолго задержался, еще раз все растолковал мальчику и тоже удалился.

Баконя наспех перекрестился, задул свечу и заснул как убитый.

И что только не лезло ему в голову в эту ночь! Незнакомые места, встреченные на пути крестьяне, старый господин с седой бородой и его сухощавый друг, нюхательный табак, река, чайки, павлины, паром, перевозчики, монастырь, церковь, орган, мельница, кузница, вкусная еда, перец в вине…