Для Фенольо, как и для лучших итальянских писателей его поколения, партизанская борьба, годы Сопротивления стали основой жизненного и художественного опыта, определившего важнейшие черты того направления в искусстве, которое принято называть итальянским неореализмом. Влияние этого направления было весьма ощутимо в Италии вплоть до первой половины пятидесятых годов. По крайней мере, применительно к литературе мы назвали бы это направление искусством опоэтизированного факта или искусством лирической документальности. В недолгие годы своего расцвета оно удивляло яркостью красок, горячим и молодым стремлением сказать правду, и только правду, о своем времени, о своей стране, как бы впервые увиденной после того, как рассеялась черная пелена напыщенной фашистской лжи и риторики.

В плане стилистическом — а начинавшие тогда писать двадцатилетние авторы-неореалисты придавали стилистической выразительности своих произведений немалое значение — на них серьезно повлияла американская реалистическая проза тридцатых и начала сороковых годов, в чем нетрудно убедиться при внимательном чтении и этой повести. (Все тот же скупой диалог, все тот же разговор как бы ни о чем, когда на самом деле говорится самое главное.) Но тут следует сказать, что среди писателей-неореалистов, как правило пренебрегавших психологической углубленностью, Фенольо выделялся неодномерностью своих персонажей, слиянием личностных и социальных мотивов, скупой емкостью своей художественной манеры.

Сегодня в Италии стало модой, чуть ли не признаком хорошего литературного тона, полное отрицание всего созданного за недолгие годы писателями-неореалистами. В этом кратком послесловии вряд ли уместно анализировать причины столь категоричных и не слишком справедливых отрицаний.

Беппе Фенольо, при всем своеобразии своего дарования, был писателем-неореа-листом, принадлежал к этому литературному течению, не имевшему своего манифеста и не ограниченному строгими рамками группы. Принадлежность Фенольо к итальянскому неореализму засвидетельствована большинством исследователей его творчества.

Это о Беппе Фенольо известный итальянский писатель Итало Кальвино после посмертной публикации его книг сказал: «Он был самым одиноким среди нас и написал роман, о котором все мы мечтали, написал его, когда никто этого не ждал… Теперь существует та книга, которую наше поколение хотело создать, теперь наша работа получила завершенность и смысл. Лишь теперь, благодаря Фенольо, мы можем сказать, что совершили то, что должны были совершить. Лишь теперь мы уверены, что действительно прожили свои годы».

Повесть Фенольо может на первый взгляд показаться одной из многих написанных на Западе книг о «потерянном поколении», книг о молодых людях, которые не могут найти себя, не могут найти себе место в жизни в первые месяцы и годы послевоенной жизни.

Думается, если бы речь шла только об этом, повесть вряд ли вызвала бы сегодня столь живой интерес.

Повесть Фенольо глубже и современней. Партизаны, вместе с которыми воевал его герой Этторе, дрались не только за то, чтоб изгнать из своей страны нацистов. Само Сопротивление было не только национальным, но и глубоко социальным движением. Партизанские годы были не только школой лишений и жертв, они стали обретенной в бою свободой.

Все должно измениться после победы, прежние хозяева должны уйти вместе с фашизмом, ими порожденным, — вот ради чего дралась в горах итальянская молодежь, вот о чем мечтала она, не зная, что пути истории сложней, извилистей, трудней, чем ей тогда казалось. Вышло по-иному. После недолгого испуга прежние хозяева жизни вновь вернулись к своим доходным занятиям.

Герой повести Этторе в своем городе увидел, что его ждут дни, от которых в руках остается лишь «щепотка пепла». Решительно и твердо сказал он хозяевам этой жизни: «Я вашим не стану» — и решил продолжать свою войну, на этот раз в одиночку, на этот раз без товарищей, на этот раз вне движения истории, — войну за себя и за любимую им женщину. Цели его просты и человечны — любовь и независимость. Он хочет любить и быть любимым, сохранить себя, свою самостоятельность, не дать себя раздавить, как нужда и безысходность раздавили его отца, отравили жадностью мать.

Но именно эти простые и человечные цели оказываются недостижимыми, и Этторе, увидев и поняв это, провозглашает свое неприятие мира, в котором они недостижимы. «Мне нет места в этой жизни», — думает Этторе. И он решается на свой одинокий, трагический бунт, отваживается на него, стоя у ворот маленькой фабрики, куда отец пристроил его конторщиком. Один за другим проходят в ворота рабочие, потом настает черед служащих. Прошло восемь, десять, одиннадцать — ему, Этторе, остается войти вслед за ними и научиться несложному искусству выписывать накладные.

«Я должен стать двенадцатым», — сказал он себе и тут же отчаянно замотал головой. И вот решение: «Нет, нет, меня не затянут в этот колодец. Я никогда не буду вашим, чьим угодно, только не вашим. Мы слишком разные люди. Женщины, которые любят меня, не полюбят вас, и наоборот. У меня будет другая судьба, не похожая на вашу, не скажу, хуже она будет или лучше, но другая. Вы легко идете на жертвы, которые для меня слишком велики, невыносимы, а я совершенно хладнокровно могу делать такие вещи, при одной мысли о которых у вас волосы встанут дыбом. Я не могу быть одним из вас».

Неприятие существующего общественного устройства, нежелание «стать двенадцатым», не приводит, однако, Этторе к тем, кто в Италии тех и нынешних дней борется за то, чтобы счастье каждого стало счастьем всех. Этторе избирает свой путь — ложный и гибельный. Он связывает свою судьбу с бандитами, которые, вначале прикрываясь красивыми фразами, а потом уже без всякой маскировки пытаются разбогатеть ценой шантажа и насилия.

Пусть объектами шантажа и насилия становятся ненавистные Этторе спекулянты и бывшие фашисты, Этторе ни на миг не оправдывает ни себя, ни своих товарищей, не создает себе ни малейших иллюзий насчет того, что нынешние его дела будто бы есть продолжение той справедливой войны, на которой он совсем недавно сражался.

Но иллюзорность мечтаний о призрачной независимости (купить на скопленные деньги бензоколонку и жить независимо, честным трудом) очевидна — отсюда неизбежный крах всех устремлений героя.

Автору глубоко чуждо столь милое анархистам всех мастей любование разбоем. (Такой культ разбойника-революционера в свое время проповедовал Бакунин — он далеко не чужд и мелкобуржуазному революционаризму наших дней.) Менее всего Фенольо стремится оправдать своего героя, изображать его деяния как некую смелую борьбу против общества.

Но создает он характер, выписанный четко, многогранный и живой. Пожалуй, самые удачные страницы посвящены нежной и чистой любви Этторе к Ванде, которая ждет от него ребенка. Осенью они должны пожениться, с осени они будут счастливы, к осени будет и та бензоколонка, при помощи которой Этторе хочет спастись от порабощения, «от работы для других».

Но «счастливого конца» не будет. Этторе гибнет, и смерть его представляется нам глубоко символичной. Он вступил на путь без исхода, и нелепая смерть раздавила его мечту о любви и свободе.

«Повтори все, что он сказал», — требует Ванда от его невольного убийцы. И тот в испуге повторяет последние слова Этторе: «Мне приходится умирать из-за такого идиота, как ты».

Беппе Фенольо рассказал нам историю раздавленной молодой жизни, и рассказ его стал значительным художественным свидетельством об Италии первых послевоенных лет.

Г. Брейтбурд

notes

Примечания

1

Целуй меня крепче (исп.)

2

Глядя на часы,

Думай о смерти и будь к ней готов (франц.).

3