Арне попытается найти в Скуганварре кого-нибудь, кто дал бы нам лошадь, которая провезёт наш багаж первые двадцать пять километров. Потом лошадь нужно будет вернуть. Там, куда мы собираемся, лошадям нечего есть. Так что на второй день лошадь повернёт обратно.

Дальше мы пойдём, таща на себе еду на несколько недель и оборудование. Без шерпов, которые, если нужно, под дождём ложатся на землю перед палаткой, защищая своих сахибов. Без повара Дану, за которого сражаются экспедиции. Дану, наделённого необычайным кулинарным мастерством и удивительной бодростью. Который готов вломиться в ближайший дом за кипящим чайником, чтобы приготовить сахибам вкусного чаю в конце трудного дня.

«ОМЛЕТ»

Собственно, я не имею ни малейшего представления о том, сколько я сам могу унести на спине. Уже двадцать килограммов — это, кажется, довольно много. Двадцать пять? Может быть. Глупо, что мне не пришло в голову поэкспериментировать дома. Засунуть в рюкзак столько, сколько, как мне кажется, я смог бы тащить, а потом взвесить. Вычесть какой-то процент, делая поправку на то, что идти придётся часами, среди ям и камней, без дороги, без тропы, вверх, вниз.

С другой стороны, какая мне разница? Даже если бы я всё это точно знал? В любом случае, надо думать, что мы поделим весь наш груз на три равные части. Я и сам ни за что не хотел бы нести меньше трети.

На самом деле я никогда ещё не отправлялся в подобные путешествия. Повсюду, где мне пришлось побывать до сих пор, к вечеру можно было добраться до деревни и купить еды.

«Всё когда-нибудь бывает в первый раз, мама».

«Конечно, Альфред. Ты говоришь так, как будто это я виновата, что ты так мало занимался спортом».

Это правда, я никогда не был спортивным. Если бы я не выбрал такую специальность, что гонит меня далеко прочь от дома, я мог бы стать настоящим кабинетным учёным. А что можно изучать в кабинете, кроме книг, написанных другими?

Я не хочу работать с камнями, которые собрал кто-то другой. Даже больше: не хочу искать камней, про которые и так понятно, что на Земле они есть! Лучше всего было бы найти метеорит, камень из космоса, и ещё чтобы он состоял из вещества, неизвестного на Земле. Философский камень, или, по крайней мере, минерал, который назовут в мою честь: «Иссендорфит».

За какое число газета? Позавчерашняя. Но письмо из Непала отправили, наверное, уже недели три назад.

Брандель никогда не был моим близким другом. Совсем другой человек. Бранни. Больше всего ему нравились всякие опасности. Учился в основном для того, чтобы придать своим занятиям спортом некоторый привкус науки. Выигрывал медали в беге на коньках на длинные дистанции, в семнадцать лет был уже классным альпинистом. На мотоцикле гонял под двести («деревья вдоль дороги сливаются в сплошную стену»). Никогда не читал книг, если не заставляли.

Может быть, в эту самую минуту он и занят покорением Нилгири. Смотрю на часы: без пяти девять. В Непале сейчас, наверное, часа три дня. В общем, вполне возможно.

Брандель уже с семилетнего возраста каждое лето отправлялся в поход в Швейцарию. Вверх — вниз, как горный козёл. Даже тирольские йодли петь научился. Не курил, не пил. Швейцария! Я там ещё ни разу не был, только проезжал на ночном поезде.

«ВЕС»

«Нормальная нагрузка — тридцать, тридцать два килограмма». Тогда я с этим тоже справлюсь. А сколько, собственно, весит еда на один день? Бутерброд — это граммов пятьдесят, или меньше? Понятия не имею. Шестьдесят килограммов, наверное, нести не смогу. Сам я вешу больше семидесяти. Сколько весил тот юный шерп? Тридцать семь килограммов. И пронёс сто двадцать пять на двести метров в гору. Втрое больше собственного веса. Значит, я должен поднимать двести двадцать. Но подобные выкладки — это бессмыслица. Скажем, трёхтонный грузовик в десять тысяч раз тяжелее игрушечной машинки. Но он вовсе не в десять тысяч раз её мощнее. Если бы человек был, относительно, таким же сильным, как блоха, то он смог бы тянуть железнодорожный вагон. Но этого никто не может.

Перед моим мысленным взором гуськом проходят шерпы. Шестьдесят килограммов груза подвешены к широкому ремню, опоясывающему голову, спина согнута так, что руки почти касаются земли. Кривые ноги, до странности тонкие, как ослиные.

Можно, конечно, не брать с собой приёмник. Разница — триста граммов…

Брандель — дружелюбный парень, постоянно и по любому поводу смеётся, никогда ни с кем не ссорится и полон оптимизма. Я таких людей не очень понимаю, но думаю, что они вполне счастливы. Вроде собак. Собачья жизнь. «Собачья жизнь» означает — сплошные неприятности. Несмотря на это, большинство собак — оптимисты.

Да и почему бы Бранделю не быть оптимистом? Вонгдхи, вождь шерпов, уже спешит к нему с сотней носильщиков, чтобы доставить его пижаму и зубную щётку на вершину Нилгири.

А я, наоборот, уже потерял целый день, выклянчивая позарез нужные мне аэрофотоснимки у старого полуслепого самодовольного индюка.

9

Тронхейм, наверное, мог бы мне понравиться.

Вдоль берега стоят деревянные пакгаузы цвета ржавчины. Здесь вообще все дома из дерева. Трамваи на улицах выглядят странно. Надо бы ввести закон, по которому трамваи не имеют права ездить по деревянному городу. Ненастоящий город. Как будто он сделан для всемирной выставки, и даже не плотниками, а мебельных дел мастерами.

Но я спешу. У меня всего три часа до самолёта в Тромсё. И за это время нужно достать снимки.

Из такси я пытаюсь, насколько возможно, осмотреть город. Вижу большой собор с зелёной медной крышей. Красно-белые трансляционные башни. Светит солнце, спать совсем не хочется, и когда я сказал шофёру: «Остмаркнесет», он сразу же понял, куда мне нужно, хотя я совсем не знаю норвежского и слово произнёс наудачу.

Мы проезжаем по длинному мосту, после которого плотность застройки резко падает. Там, где мы едем сейчас, даже улиц больше нет. Холмистая местность. Высокие ели. Здесь и там по ряду новых деревянных домов, сделанных уже не мебельщиками, а машинами.

Такси останавливается. Шофёр поворачивается ко мне. Перекинув руку через спинку переднего сиденья, он открывает правую дверь и указывает на строящееся здание этажей в десять-двенадцать.

— Geologisk undersökelse, — говорит он.

Проехать к зданию он, видимо, не может. Вокруг стройки — сплошные ямы, покрытые суриком отопительные батареи, поваленные деревья, доски. Я расплачиваюсь и выхожу из машины.

Хотя кругом до сих пор лежат целые горы кирпичей, никаких каменщиков не видно. Но, подходя ближе к зданию, я замечаю двух человек, пытающихся поставить на ребро кусок зеркального стекла размером с небольшое футбольное поле.

Я подбегаю к ним с криком: «Geologisk undersökelse!», и сам, отражённый, встаю между ними.

Один из них никак не реагирует, у него заняты обе руки. Второй описывает левой рукой полукруг в воздухе и возвращается к своему занятию.

Я обхожу здание так, как он показал, упираюсь в кустарник, но повернуть обратно не решаюсь, и, продираясь сквозь заросли, выхожу на маленькую площадку, где без присмотра стоят джип и вездеход на гусеницах.

Тернист путь к директору Валбиффу. Я останавливаюсь, долго отряхиваю одежду. Никто не видит? Нет.

Эта часть здания уже вполне закончена. Есть окна, и даже маленькая дверь. Я вхожу и попадаю в узкий коридор. Теперь надо решить трудную задачу — найти секретариат.

Впрочем, нет, не нужно. Из лаборатории, где какие-то установки издают булькающие звуки, выходит господин с белыми вьющимися волосами и в галстуке-бабочке, и улыбается мне. Наверное, это и есть Валбифф — кто же ещё?

Я обращаюсь к нему:

— Скажите, пожалуйста, как мне найти директора Валбиффа?

Будто бы ни о чём не догадываясь. А я и правда ни о чём не догадываюсь.

— Директора Валбиффа? Его сегодня нет. Я директор Офтедал, из Statens Rahstofflaboratorium.

— А разве здесь не Геологическая Служба?