Очень часто в поэтике классицизма для характеристики войны и боя использовались образы античных богов и героев. На русской почве эти персонажи иногда приобретали специфические черты. Несколько своеобразную трактовку получил, например, образ бога войны Марса. Уже в стихотворении Тредиаковского «Плач о кончине… Петра Великого» Марс не грозный и всесильный бог, один из двенадцати главных небожителей Олимпа, а наделенный слабостями человек. Узнав о кончине русского императора, он бросил в гневе «саблю и шлем» и залился слезами.[15] Он боится, что один «не справит» всех дел и без Петра I уже не бог войны, а «скосырь есть нахальный». Напомним, что скосырь — хват, щеголь, забияка, скосырять — значит фордыбачить, забиячливо щеголять.[16] Сабля — предмет восточного вооружения. Вместе с эпитетом «скосырь» вооружение античного бога саблей придавало его облику русифицированный характер. В одах Ломоносова происходит дальнейшее развитие образа. Марс — Градив, подобно солдату, бродит среди снегов России, ложится спать у финских озер, постелив себе тростник, накрывшись травой (8, 638). Образ Марса нужен поэту главным образом для того, чтобы, как и у Тредиаковского, подчеркнуть воинственность Петра I («В полях кровавых Марс страшился || Свой меч в Петровых зря руках» — 8, 200), (8, 638) либо рассказать о мирных устремлениях дочери Петра I Елизаветы Петровны (8, 219, 244). У Пушкина Марс упоминается редко, главным образом для характеристики человека (О Лунине: «Друг Марса, Вакха и Венеры»).

При изображении батальных сцен Ломоносов использовал также образ древнеславянского языческого бога, покровителя воинов Перуна. В представлении славян он являлся с молниями и громом. В поэзии Ломоносова «Перун» близко по значению к слову молния. В оде на взятие Хотина читаем: «Гремящие перуны блещут» (8, 22); в оде 1757 г.: «Ужасные Перуны мещут || Размахи сильных Росских рук» (8, 635); в оде 1759 г., обращаясь к музе, поэт просит представить своих соотечественников: «С железом сердце раскаленным, || С Перуном руки устремленным» (8, 653). Слово Перун обычно употреблялось в словосочетаниях с глаголами: «блещут», «мещут», «разделяют», «разят». У Пушкина Перун не только в значении молнии: «Ты видел как Орлов, Румянцев и Суворов, Потомки грозные славян, Перунам Зевсовым победу похищали…».

С образом битвы неразрывно связан образ увенчанной лаврами победы, славы. В оде 1742 г. Ломоносов писал о степях Причерноморья, которые «Родили лавры нам зелены» (8, 87), слава упоминается в оде на прибытие Петра Федоровича (8, 61); в оде 1754 г. говорилось, что слава рассыплет о русских «слухи громки» (8, 560). Модель образа богини «славы» была активной, она породила ряд поэтических перифраз: место ожидаемой победы называлось местом, где цветут пальмы (8, 75), победа представляется в виде шествия воинов со «снопами» пальм (8, 74). Напомним, что образ пальмы, как символ победы использовал любимый поэт Ломоносова Гюнтер.[17] У Пушкина образ славы получил дальнейшее развитие, он связывался, например, и с памятниками, увековечившими одержанные победы: «И славой мраморной и медными овалами Екатерининских орлов».

Исследователи отмечали пристрастие Ломоносова к библейской образности. Особенно сильно это проявилось в картинах батальных. Добавим к уже сказнному литературоведами, что в оде на взятие Хотина появляются апокалиптические образы: «отворилась дверь в небеса»,[18] «свилась мгла».[19] Из Ветхого завета пришли мотивы беспощадной борьбы с врагами, призывы, чтобы на головы их пало страшное возмездие.

Широкое воздействие поэтика батализма Ломоносова испытала со стороны древнерусской литературы. Из воинских повестей в поэзию пришло изображение битвы в туче стрел («Где день скрывали тучи стрел» — 8, 222), раскрывшихся над головами воинов небес («Тогда над русскими полками отворились, || И ясный свет на них спустили небеса» — 8, 362), в блеске мечей («При Вильманстранде слышен треск, || Мечей кровавых виден блеск» — 8, 49) и т. п. Размеры статьи не позволяют остановиться на всем этом более подробно.

В заключение несколько замечаний о звуковых особенностях слова в батальной поэзии Ломоносова. Динамика битвы выражается словами, соответствующими теме не только по своему смыслу, но и звучанию. В некоторых строфах оды 1742 г. частое употребление звука «р»: «багровый», «рдеет … в крови краснеет» (8, 93) передает впечатление суровости картины, создает звуковую инструментовку боя. То же мы видим и в других произведениях.[20] В «Риторике» 1748 г. Ломоносов писал о том, что частое повторение «А» способствует изображению большого пространства, глубины и вышины, а также неожиданного страха. Твердое С, Ф, X, Ц, Ч, Ш и плавное Р имеют произношение звонкое и стремительное, они помогают представить вещи и действия сильные, великие, громкие, страшные и великолепные. О звуке «Д» Ломоносов писал, что он имеет произношение тупое и нет в нем «ни сладости, ни силы». В трагедии «Тамира и Селим» о буре говорится, что она «дует… дым» (8, 302). При описании битвы в этой трагедии звучит неоднократно повторное «Р», однако чаще, чем обычно, встречается звук Л, который, по теории Ломоносова, с «мягким Ж, 3» и «плавным В, М, Н» «имеют произношение нежное», поэтому должны употребляться для нежных и мягких картин: «Сквозь пыль, сквозь пар едва давало солнце луч… || И стрелы падали дожжевых гуще туч, || Уж поле мертвыми наполнилось широко; || Непрядва, трупами спершись, едва текла: || Различных вид смертей там представляло око, || Различным образом повержены тела… || Иной, забыв врага прельщался блеском злата, || Но мертвый на корысть желанную упал» (8, 360). Слова: «пыль… давало… луч… стрелы… падали… поле… наполнилось… тепла… различный… представляло… различным… тела… прельщался блеском злата… желанную упал» придают всей картине ощущение мягкой тишины. Почему же так поступил Ломоносов? В данном случае мы имеем дело с картиной не самой битвы, а ее результатом. Все глаголы действия даны в прошедшем времени, это уже не битва, а поле после битвы, вот почему и ощущается та тишина и покой, какие мы чувствуем после сражения, например при рассматривании картины В. М. Васнецова «После побоища Игоря Святославича с половцами».

Ощущение напряженности и динамики боя передает и синтаксис. В словосочетаниях типа: «Как буря шумная…, И вихрь крутой…» (8, 302) из-за того, что определяемое слово выдвинуто вперед, фраза приобретает стремительный, быстролетящий характер в отличие от конструкции: «Как шумная буря…» или «И крутой вихрь…», где от того, что определяемое слово позади определяющего, течение фазы медленное, повествовательное. Накопление сходных по значению глаголов настоящего времени дает ощущение шума сражения, широкого пространства, на котором развернулась битва. Так, в оде «Первые трофеи Иоанна III» о шведах говорится, что они «топчут, режут, рвут, || Губят, терзают, грабят, жгут» (8, 47); в оде Елизавете 1742 г.: «взвивают… пронзает, рвет и рассекает… презирает… кипит».

Мы видим, что воздействие Ломоносова на батализм в позднейшей поэзии было сложным: иногда образ заимствовался целиком, иногда заимствовались лишь отдельные его черты. Многие образы так и остались лишь достоянием поэтики классицизма. В. В. Виноградов писал о том, что в наследии XVIII в. Пушкин видел «лишь сырой материал для новых композиций», было бы ошибочным «реминисценции» заимствований возводить к влиянию на него отдельных писателей.[21] Пушкин творчески переосмыслял поэтические достижения своих предшественников, создавал качественно новое искусство.