– Не хороший, плохой лев, если он попробовал человеческого мяса, – пробормотал Ансок. – Мясо пришлось по вкусу, да и добыча легкая.

Давид ничего не ответил. Легкая тень тревоги скользнула по его лицу, но он быстро поборол тревожные мысли, вспомнив, что Надия никогда не спускалась к озеру без оружия.

На их пути встал лес, и, тихонько проклиная долгую дорогу через густую чащу, через бесчисленные ручейки и неширокие речки, через болота, двинулись вперед, прорубая себе путь сквозь сплетение лиан и зарослей кустарника, перепрыгивая через глубокие заводи с черной, застоявшейся, порой тухлой водой, перелезая через стволы упавших деревьев.

Благосклонное выражение лиц Донгоро и Ансок сменилось на глубокое неудовольствие.

Давид понял, что никому из них, впрочем, как и большинству африканцев, не нравятся джунгли.

Даже живя в лесу, местные не любят заходить глубоко в чащу, стараясь держаться хорошо знакомых дорог и тропинок, редко уходят далеко от своих деревень и обработанных полей.

И хотя там, в лесу, они охотятся и ловят в реках рыбу, но стараются делать это в строго определенных границах знакомых им конкретных территорий, поскольку из–за своего примитивного восприятия окружающего мира продолжают думать, что в чаще обитают злые духи и «люди–леопарды».

Расставляют вдоль звериных тропинок многочисленные ловушки и капканы, в которые очень часто попадают дикие кабаны и лесные олени, но никогда крупная дичь, с которой предпочитают не сталкиваться среди деревьев. Похоже, что копье и лук были придуманы для открытых пространств, и на просторах саванны африканцы никого не боятся, тогда как в джунглях пугаются от отдаленного львиного рыка и трясутся от страха, обнаружив на земле след леопарда.

Гориллы, обитающие в изобилии далее к югу, на границе с Гвинеей – настоящий кошмар для туземцев, и нет ничего страшнее для них, чем неожиданно выйти на поляну, где семейство этих огромных обезьян расположилось на ночь.

Мирные и довольно терпеливые по отношению к другим животным и к человеку в том числе, гориллы, однако, совершенно не переносят вторжение внутрь сообщества, а потому редко кто из африканцев осмеливается углубляться в лес ранним утром, до того момента, пока эти большие обезьяны не снялись со своих мест, где провели ночь, и не двинулись дальше.

Но этим вечером джунгли казались тихими и спокойными, как никогда. Иногда струи дождя начинали барабанить по кронам самых высоких деревьев, но также внезапно дождь прекращался, как и начался, и на смену звуку падающих капель приходили пронзительные крики обезьян, переливчатое пение бесчисленного количества птиц и хлопанье крыльев тяжелых фазанов, что испуганно взлетали чуть ли не из–под самых ног.

Изредка змея бесшумно скользнет через тропинку, покрытую множеством следов разных животных, и очень часто джунгли с неясным, призрачным светом, с ровной, влажной поверхностью земли под сводами высоких деревьев уступали место почти не проходимым «бикоро» – густым зарослям колючего кустарника и высокой травы, что появились в местах, где когда–то девственный лес был вырублен и сожжен, чтобы освободить пространство под поля, но затем эти поля бросили в силу каких–то причин, и джунгли вернули себе землю, закрыв ее не проходимыми зарослями кустарника. Вернули, кажется, навсегда.

Выбравшись из таких зарослей «бикоро», Донго, шедший впереди, вдруг остановился и, указав на еле приметную тропинку, тихо сказа:

– Люди… Странные люди.

– И что в них странного? – поинтересовался Давид.

– Ботинки… Большие и тяжелые… Английские или нигерийские… Другие шли босыми. Шли очень быстро на северо–восток. В направлении Чада.

– Браконьеры? – предположил Давид.

Ансок и Донго переглянулись. Покачали головами, неопределенно пожали плечами.

– Может быть … – предположил Ансок и запнулся. – а может быть…

И опять зашагали дальше, но на этот раз значительно быстрее, так что Давид еле–еле поспевал за ними и не понимал, то ли причина такой поспешности заключалась в тех следах, то ли потому, что вечерело и скоро должна была наступить ночь, и перспектива заночевать в лесу, окруженные со всех сторон таинственными тенями и злыми духами, пугала туземцев.

Откровенно сказать, ему самому не очень–то хотелось лечь спать на земле под деревом, зная, что за этим лесом, за рекой, что протекала дальше, начиналась пыльная дорога, ведущая к их «рулоту» (автодом–прицеп) с кондиционером, электрическим светом, холодным пивом и оленьим окороком в печи, а также с широкой кроватью, поверх которой лежал толстый поролоновый матрас, настолько толстый и настолько рыхлый, что почти полностью заглушал все их сумасшедшие скачки, и снаружи, даже в самые «жаркие» ночи ничего не было слышно и трудно было предположить, что именно происходит внутри.

Он специально купил такой матрас:

– Не хочу, чтобы случайные прохожие знали, что мы занимаемся там любовью.

– Спокойнее, сеньор, спокойнее. Что за стеснительность такая? Мы можем, вообще, провести открытое практическое занятие…

– Сеньорита!

– Муж мой, я лишь!

– Ох!

– Не бойся… Он такой одинокий, ему бы спрятаться внутри…

На самом деле во всей Африке не было еще одного такого прицепа, похожего на этот, который бы смог выдержать бесконечные пыльные дороги от Андижана до Акры, от Ломе до Котону, от Лагоса до Дуала, под проливными тропическими дождями, под нестерпимым, обжигающим солнцем, через грязь и камни, без каких либо сложных поломок, ну… за исключением, может быть, одной–двух царапин на его сказочной, желтой краске, да пары проколов.

И там он теперь стоял, там, где заканчивается пыльная дорога, под ветвями раскидистого хлопкового дерева, рядом с деревней, где в каждой хижине двери на заднем дворе выходят в лес, а передние двери на площадь или в саванну.

И ноги сами собой пошли быстрее, но, завидев их издалека, навстречу выбежала группа женщин. Все они что–то кричали и энергично размахивали руками.

Давид не понимал их звонкого диалекта и должен был подождать, пока Ансок не переведет. Выражение лица туземца исказилось.

– Сеньора пропала… – тихо, но внятно сказал он. – Спустилась к озеру искупаться и все еще не вернулась…

Давид почувствовал, как земля начала уходить у него из -под ног, он покачнулся и должен был опереться на плечо Донгоро.

Какое–то время молчал, не зная что ответить.

– Это не возможно! – отрицательно замотал головой. – Не возможно… Когда это произошло?

– В полдень… Мужчины из деревни искали ее.

– Святой Боже!

И со всех ног кинулся к их «рулоту», в надежде найти ее там, не веря тому, что все вокруг говорили.

– Надия! Надия!

Но внутри никого не было.

Обессиленный он рухнул на кровать, прицеп сразу же заполнился женщинами и детьми с интересом рассматривающих каждый уголок их небольшого дома на колесах, включали и выключали воду в душе, перевернули всю их кладовую.

Он отстраненно наблюдал за всем происходящим, но осознать, что происходило вокруг, не мог.

Нужно было на чем–то сосредоточиться, но на чем? – выбрать не получалось. Они о чем–то все одновременно говорили, говорили, и это его сильно смущало, и начал он реагировать только после того, как увидел одну толстуху, грязную и потную, примеряющую на себя блузку Надии с таким видом, словно это было наследство от того, кто уже более не вернется сюда, кого уже нет на этом свете.

Он выхватил блузку у нее из рук и со всего размаха швырнул наружу, в орущую, грязную и оборванную толпу перед прицепом, а затем выпихнул толстуху, но та на несколько секунд застряла в узком дверном проеме, отчаянно размахивая руками и вопя пронзительным голосом, и захлопнул следом дверь. Несколько секунд стоял неподвижно, прислонившись лбом к прохладной стене, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Потом вынул из шкафа тяжелый револьвер, сунул его за пояс и вышел в ночь.

Донгоро и Ансок уже ждали его у двери. В руках они держали фонари и оба были вооружены: у первого на плече висел его «Манлихер», а у второго старая двустволка.