– Ну и дачник! Мировой парень! Ладно, отпрашивайтесь у своих бабушек. Вот только у дяди Мити спрошу, – пробасил Петька, подкидывая вверх большой оранжевый апельсин. На солнце апельсин стал еще ярче.

Баба Таня и Калерия Ивановна ничего про ночное и слышать не хотели.

– Да хватит вам, бабоньки! Ничего с ними не будет! – заступилась за ребят бабушка Катя, Андрюшина бабушка. – В деревне жить да в ночном парню не побывать? Не дело! Не такие уж и маленькие они. Пусть к самостоятельности привыкают. Свои-то годы вспомните? За мужиков работали! – И бабушки согласились.

– Вы уж, Андрюша и Антоша, за Валериком при глядите, – говорила Калерия Ивановна, – хорошенько укутайте, чтоб не замерз. Он ведь слабенький и самый маленький из вас. В костер сучков побольше кидайте. – Она сунула в руки Валерика рюкзачок с едой. – Ешьте. Тут на всех. Попадет мне от дочери и зятя! Уж чувствую, попадет!

Но Валерик этого не чувствовал. Он взял рюкзачок теплую курточку и зашагал рядом с Барбоскиным.

На краю леса ребята сложили в кучу свои вещички и пошли собирать хворост. Солнце висело на еловой лапе огромное, усталое. Было тепло и совсем хорошо, если бы не комары. Эти носатые кровопийцы не отставали ни на пальчик. Спасали штаны и рубахи. Кругом слышались шлепки. Петька хозяйственным глазом посмотрел на соседнее картофельное поле и спросил:

– А картошку взяли?

– Вот соль и яйца и курица вареная, – Валерик развязывал свой рюкзачок.

– Сойдет, но без печеной картошки ночного не бывает.

Лошади, смешно подпрыгивая на передних ногах, переходили с одного места на другое. Лошади паслись,

– Пошла, Анютка, пошла! – сказал дядя Митя, снимая огромный плащ и расстилая на сырой от росы траве. – Ишь, попрошайка, подлиза! Угощения ждет! – пастух вытащил из кармана пиджака кусок хлеба, сунул в рот лошадке Анютке. – Ну, теперь давай в поле и не вздумай возвращаться!

Анютка, неторопливо перебирая передними связанными ногами, пошла к лошадям.

– Дядя Митя, а зачем вы им ноги связали? – спросил Валерик тоненьким голоском.

– Это что тут за комарик пищит? – рассмеялся дядя Митя, усаживаясь на разостланный плащ.

 Валерик я!

 – Так уж положено, Валерик, чтобы далеко не ушли. Лошади ночью пасутся, то есть кормятся, отдыхают от дневной работы. Но за ними нужен пригляд. Если вот, к примеру, Анютку не спутать? Так она в тридесятое царство ускачет. Какая из нее потом работница? Да и наищешься! Прыткая лошадка, молодая. И любопытная. Ни одна из наших лошадей в окна не заглядывает. А эта – заглядывает. Подойдет и сунет морду в открытое окно, если низко. А то и цветы на окне съест. И в сумку залезет, коль хлебом пахнет. И в карман могла бы, да только толстые губы не пускают. Лиса, а не лошадь. А вы, гляжу, и костерок приготовили! Хозяйственные, однако.

 Солнце закатилось за лес, но его яркий свет еще проглядывал сквозь ветви деревьев. Потом стало быстро темнеть, сильнее запахло высушенными травами и цветами.

– Звезды выкатились! – объявил Барбоскин. – Смотрите, какие яркие!

– Но выкатились, Андрюша, а загорелись, – Валерик пододвинулся поближе к Антошке.

– Много ты понимаешь! Лучше куртку застегни! – Барбоскин вдруг рассердился. – А картошка? Уже угли есть. Мишка, ты где? Давай ее сюда.

– Счас! – послышался из-за кустов Мишкин голос. О траву обтираю, об росу.

– Чего ее обтирать! Все равно в золу пихать.

– Все-таки почище! – отозвался Мишка.

Вокруг горящего костра было темно, как у бабушки в погребе. Антошка никогда не был ночью в поле, если не считать ночного похода в лес. Где-то фыркали лошади. Да Петька понукивал их баском.

– Петька, – крикнул дядя Митя, – хватит возиться-то, потом на лошадей посмотрим. Иди сюда. – Дядя Митя вдруг поднялся. – В село схожу, курево забыл. Петь, ты тут за старшего будь.

Пастух ушел, из темноты вышел Петька.

– Готова? – баском спросил Хлыщ. – Давай, выкатывай, первая мне.

– И мне, как самому маленькому, – пискнул Валерик, – а то вдруг засну?

Мишка из горячей золы вытащил первую картофелину, черную и обгоревшую.

– Не обожгись, малявка! – Петька разломил дымящуюся картофелину пополам. Одну половину дал Валерику. – Ешь!

Губы, щеки и нос у Валерика сразу стали черными от угля и пушистыми от серой золы. Толстые горячив скорлупки дымились, а внутри была белая, чуть хрустящая, картошка.

– Как вкусно! – сказал Антошка, обжигаясь. – Никогда такой не ел. – Все с аппетитом уплетали, прикусывая соленым огурцом и черным хлебом.

– Ешьте, картошки много, – Петька Хлыщ махнул рукой в сторону картофельного поля.

– А курица? – вспомнил Валерик.

– И до твоей курицы доберемся! – засмеялся Барбоскин. – А ты, Валерик, как черт чумазый. Видела бы тебя твоя бабушка.

– И ты, Андрюша, очень перепачкался. Хочешь, возьми мой носовой платок?

– Дачник ты, Валерик! Какой сейчас платок? Во! – И Барбоскин прошелся щеками по рукаву слева направо, справа налево.

– И я так хочу! – заявил Валерик и вытерся рукавом.

Потом съели курицу, потом вареные яйца, потом апельсины. Когда все наелись, Валерика накрыли ватником и велели ему спать. Он так и сделал. Ребята сидели вокруг костра, подбрасывали смолистые сосновые ветки и еловые лапы. Золотые искры взлетали вверх и гасли высоко-высоко в небе.

– А что такое искры? – спросил Антошка. Но никто не ответил. – Как здорово, – снова сказал Тошка, укладываясь на толстой подстилке.

– Ага, – отозвался Мишка. Мишка снял сапоги и вытянул ноги.

– Не спали! – пробасил Петька. – Босиком с обуглившимися пятками к мамке потопаешь. Я, пожалуй, на лошадей погляжу.

А неутомимый Барбоскин все подкидывал и подкидывал в костер ветки.

– Не ходь! – из темноты вышел дядя Митя. – Я проверил. Как вы тут?

– Ешьте, – предложил Мишка, – еще испечь можно.

– Сыт, дома щей похлебал, – пастух уселся у костра. – Да вы спите, ночь ясная, дождя не будет.

– А волки?

– Волки, Антон, зимой. А сейчас их нет. – Пастух закурил.

– Дядя Митя, а мы корону нашли.

– Не корону, а миноискатель.

– Где же? – дядя Митя подгреб угли.

– А за болотом, в лесу, на горе, – Мишка сел. – Там траншей сколько! И землянка.

– Передний край, – тихо молвил пастух, – много солдат наших полегло. Не одна сотня, что у дороги, под обелиском там лежит. Но и фашистов хорошо побили, в болоте топили. Болота там непроходимые. Гиблое место. Пропасть можно. Не ходите туда.

– Обелиск такой маленький, а под ним столько людей захоронено? – усомнился Петька. – Ты, дядя Митя, ничего не путаешь?

– А чего путать? Сам мальчонкой был. Мы их и хоронили. Много молодых. Один, помню, красивый, черненький, с усиками, а грудь – разорвана. Страшно, ребята, вспоминать. А луна-то, гляньте, какая из-за деревьев выглядывает.

– Как блин, – сказал Антошка.

– Не блин, а алюминиевая тарелка. И тогда, дядя Митя, луна светила? – спросил Барбоскин.

– И луна была и солнце! И звезды те же. А вот люди?.. И те, и уже другие народились. Немного старых солдат осталось да вдов. А еще меньше матерей тех солдат. Беречь их надо.

– Надо, – согласился Петька. – Деда Прохора, бабу Мотю. В войну они партизанами были.

– А я и не знал! – удивился Барбоскин. – Вроде знал да забыл. Дядя Митя, а вы в войну играли?

– До войны, ребята, играли. А в войну не до того было. Мальчишки ведь в деревне за мужиков работали. Приходилось. Кому же еще? Дети и бабы да старые люди. И пахали, и сеяли, и картошку сажали. И лес валили. Твоя вот, Антон, бабушка Таня всеми ребятами и верховодила. Маленько старше нас была, а командир! Все ее слушали. А ты слушаешься ее?

– Слушаюсь, – вздохнул Антошка, – она меня пускает с ребятами, только ворчит очень.

– А как же не ворчать? На то она и бабушка. Боится за тебя, перед родителями твоими в ответе.