Правда с небольшой разницей. Он, в отличие от этого монстра, мог двигаться. И это было для него еще ужаснее. Он мог двигаться, но это ничего ему НЕ ДАВАЛО, а лишь еще сильнее подчеркивало полную беспомощность его положения. Убедить в своей правоте он никого здесь не мог – для всех них он давно был просто душевнобольным пациентом. Убежать отсюда тоже было невозможно – двери тут запоров и ручек изнутри не имели, а окна, с небьющимся, в чём он имел уже возможность убедиться, стеклом, забранные снаружи красивой, ажурной, но весьма крепкой на вид решеткой, вообще не открывались. В этом просто и не было нужды – в каждой комнате воздух принудительно кондиционировался и вентилировался. Да и куда было ему бежать, даже если и предположить, что каким-то чудом ему удалось бы выбраться отсюда? И самое главное – зачем? Разве есть в этом мире кто-то, кто поверит ему, кто-то кому была нужна эта правда?

В минуты спокойствия его занимал и еще один вопрос, про который он потом забывал, проваливаясь в очередную пропасть черной тоски – почему же его никто не ищет? Ни Надя, ни его, пусть и немногочисленные, друзья, ни коллеги по работе. Вообще абсолютно никто! Это само по себе могло свести с ума…

Ну с Надей-то дело понятное – практически никакой информации друг о друге у них не было, и искать его в таких условиях для нее было все равно, что искать иголку в стоге сена. А вот со всеми остальными – совсем не понятно. Исчез человек – как его и не было. И что – так и надо? Так и должно быть?

Помнится, ему довелось размышлять об этом на Арсидахе – интересно стало, спохватится ли кто-нибудь, если он исчезнет, пропадет. И, помнится, были у него уже тогда на этот счет сомнения. И вот теперь, таким неожиданным образом, но он получил возможность узнать печальный ответ на этот вопрос.

Да, никто. Собственно он и тогда предполагал что-то похожее, но убедиться в этом было все же горько. Впрочем может быть он и ошибался – отсюда, из этой клиники-тюрьмы, ему, лишенному всяческих контактов с внешним миром, было трудно понять, оценить ситуацию. Но только даже если его и искали, то, судя по тому, что он продолжал пребывать в этом заведении, искали пока безуспешно.

Что было делать? Бастовать, объявлять голодовку или требовать встречи с представителями власти? «Я требую прокурора! – Конечно, конечно! Сестра, скажите: у нас Прокурор в какой палате лежит?» Хорошая комедия – «Кавказская пленница», что называется, на все времена…

Увы, ему оставалось только пролеживать себе бока на довольно удобной койке, читать и ждать, чем все это закончится. Он ведь не в тюрьме? За что его сюда упекли, что такого он сделал? Не будут же его держать здесь вечно? Или… Он старался гнать от себя такие мысли. Хорошо еще, что книги ему давали, правда тематику, похоже, контролировали. Но бесконечно так продолжаться не может, когда-нибудь должна же наступить развязка!

Он отложил книгу и в который уже раз начал вспоминать, как все тогда произошло…

…Руан тогда не удивилась его желанию, все было точно так же, как и на Арсидахе, когда он первый раз решил вернуться на Землю. Ну что ж – свободы его не лишали, и это уже было хорошо. Руан только сказала ему, что для безопасного возвращения им необходимо попасть на ту самую станцию Сети в одном из тоннелей московского метро, с которой все и началось. Так, мол, будет проще и незаметнее, поскольку они и так уже один раз серьезно нарушили режим скрытого пребывания на Земле – во время операции по пленению слига. Поскольку это само по себе уже являлось, пусть вынужденным, но, тем не менее грубейшим нарушением внутренних инструкций, она больше не может, не имеет права рисковать.

И добавила, как всегда, что спасал их теперь от неминуемой расплаты на Арсидахе за этот просчет только лишь успешный исход всей операции, ставший возможным – естественно, а как же иначе! – исключительно благодаря его непосредственному участию… И так далее в том же духе.

На его вопрос где же все-таки располагается эта база, Руан дала ему такой пространный и запутанный ответ, что в конце ее объяснения он уже смутно помнил, что же именно он у нее спрашивал. Ясное дело, что местоположение базы ему раскрывать не хотели.

Не доверяли? Скорее всего. В общем-то это было их право. Все что было им нужно – они от него получили. И теперь он опять стал для них самым обычным аборигеном, простым дикарем. Ну просится дикарь обратно, к себе – в такие привычные и милые его дикарскому сердцу джунгли, пусть идет. Почему бы его и не отпустить, коли больше не нужен?

И они вернулись. Знакомый округлый зал опорной станции выглядел так же, как и пару дней назад. Вот только когда он попытался «протянуться» за его пределы, чтобы нащупать «свой» поезд, вместо дельфиньего зрения на него неожиданно навалилась странная темнота. А потом он и вовсе перестал ощущать свое тело.

Это было немного похоже на первые секунды его «пробуждения» в корабле той твари. И назад вернуться уже не было никакой возможности. Правда длилось это странное состояние буквально несколько секунд – по крайней мере так ему тогда показалось. И когда наконец «включились» изображение и звук, то он обнаружил, что сидит на лавочке, на станции метро. Своего перехода в вагон он не помнил совершенно. Как, впрочем, и того момента, когда он вышел из него и уселся на эту лавочку. Странно.

Он посидел еще немного, пропустив один поезд, а потом поехал на ближайшую к Надиному дому станцию. И вот тут его ожидал еще один сюрприз. Нади дома не оказалось, хотя время было уже довольно позднее. Ситуация становилась интересной. Ну, нет девушки дома – само по себе это еще не трагедия. Но ключей от собственного дома у него с собой теперь не было – он прекрасно помнил, что оставил их в квартире, когда они пришли туда со следователем, чтобы договорить про всю эту историю, а заодно выпить по бутылочке пива. Он прекрасно помнил, что положил их на полку, под зеркало. Вероятно ключи так и остались там лежать, конечно если следователь, уходя, просто захлопнул за собой дверь.

Не исключено также, что он мог и запереть его квартиру, взяв ключи с собой. Но для него это сейчас существенного значения совершенно не имело – ведь кроме имени-отчества, больше о следователе он ничего узнать не успел, прервали их тогда, помнится, весьма неожиданно. Поэтому искать этого следователя по его имени-отчеству, да еще в полдвенадцатого ночи – затея совершенно пустая, просто сумасшедшая. Разве что завтра? Отделений милиции в том районе, где все это тогда произошло, и откуда, надо предполагать, прибыл к нему следователь, было не так уж и много, авось ему бы и повезло. Значит так тому и быть, завтра он займется его поиском. Завтра.

А на сегодня о собственной квартире придется забыть. Не ломать же в самом деле из-за этого дверь? Эх, надо было ему от Надиной квартиры ключи взять, она и сама предлагала! Но кто же знал – тогда они ни к чему вроде были – все равно без нее ему здесь делать нечего. Тем более, что вечером они и так должны были встретиться… Да вот не так все вышло, не сложилось. И торчит он теперь у нее под дверью, как школьник какой-нибудь и ломает голову над тем что делать дальше. Господи, какая пустяковина – ключи. И зачем они только нужны, если этим тварям поганым они вообще не понадобились, чтобы к нему в квартиру попасть! А вот он без них – никак.

Ладно. Не беда! Не зима в конце концов. Он пошарил в кармане. Хоть ключей от квартиры у него и нет, но зато у него имеются ключи от машины! А это тоже кое-что. Помнится, в машине он уже как-то собирался коротать время – так значит сейчас как раз и настал подходящий момент, чтобы воспользоваться собственной старой «идеей». Он еще раз пошарил по карманам. Кроме ключей там нашлась какая-то бумажная мелочь. Он направился обратно к метро.

Уже спустившись на перрон он вдруг подумал про Жорку – может быть к нему двинуть? Машина машиной, но дом все равно лучше. А что – в конце концов сейчас, когда ему самому, похоже, ничего уже не угрожает, он может пойти к кому угодно, совсем уже не опасаясь, что накличет своим визитом беду на близких ему людей. Электронные часы над черным гулким зевом тоннеля, из которого слабо тянуло теплым, пыльным и каким-то искусственным воздухом, показывали уже без четверти двенадцать ночи.