Кричать бы, слёзы лить, да сил не достало. Просто сидела и любовь свою провожала.

А он письмо присылал. Единственное и последнее. Впрочем, писал всякую чепуху. О будущих встречах по возможности, о том, как она ему нравится. О себе рассказывал. У неё про жизнь расспрашивал. Простое солдатское письмо. Ей иногда писали её бывшие пациенты. Нельзя сказать, что она себя сохраняла для одного, для какого-то суженого. Нет. Были увлечения. И с солдатами и офицерами. Но всё это так, не серьёзно. А один, домой уезжая, на дембель, с собой звал, куда-то на Волгу, под Астрахань. Не поехала, не любила.

И постоянный мужчина был. Доктор один. Хороший, добрый, ласковый, не жадный. И доктора не любила. Но настоящее, то настоящее чувство пришло с ним, с Александром. С ним обо всём забыла. В глазах стоял, в мыслях был, с тех пор как его увидела.

Светлый князь задумался. Похоже, опять его Светлую сторону, переигрывает Темнота. Для Господа века пролетают минутами, и годами, как ему пожелается. Но опять противник всё спутал своими большими делами и малыми чёрточками. Вставляя в жизнь людей опасности, совращая их души посулами и ловушками. Где один перекрестится и не пустит в себя мыслей адовых, там же кто-то находится слабый, не верящий. А уверовав, горько каится.

Только всё, только время упущено, и летит душа его на посмешище, в ад, где черти беснуются. А его, деяния божия, втуне людской алчности пропадают. И, горят в геене огненной, души, дьяволом совращённые. И теперь, в тысячелетии выстроен, светлый путь искры радостной. Там где тёмные силы брали верх, бог упреждения и помощи выставлял. И спасал людские чаяния. Искра божья, пролетев поколения, пропадает, похоже, стараньями демонов. И весь труд и желания светлые, могут так вот сейчас и закончится. Всё, пропал весь труд не оконченным. Нет наследников продолжения. Побеждает Князь Тьмы, доказывая, о людской не совершенности.

И теперь эту душу последнюю не терзая, не мучая мыслями, можно выпустить из не сущего, на просторы большого Космоса. Есть теперь в ней лишь бесполезность.

Но увидел Светлый Князь Малого Ангела. Он помощником был сейчас и сподвижником. Горько плакал Ангел, в рыданиях, и просил простить его, нерадивого.

О ребёнке с первого дня думала. Всегда знала, что оставит, родит. А отцу, потом бы, написала и обо всём рассказала. И если позвал бы, за ним пошла. Но потом, не сразу, потом. Все мысли передумала, для себя же давно всё решила.

Загрузили санитары в машину цинковый гроб, и отправили на аэродром. В родной город солдата. К родителям. Горе самолёт несет, горе горькое, для отца с матерью. Для них он один единственный.

В голос, громко, зарыдала на заднем дворе, неприступная и железная старшая медсестра. Её крик подружки услышали, все дела побросали, подхватили её, успокаивать. Да куда там! Как успокоить? Все всё поняли, не унять, не утешить. Всё лишь с временем успокоится. Да и то, тоска останется. Но Марина собралась. Написала рапорт, всё оформила, попросила прощения у доктора. И уехала. Больше уже не смогла быть там, в Афганистане, на той войне.

Ребёнка надо выносить, родить, воспитывать. Её ребенка. Его ребёнка. Их ребёнка. Ребёнка её единственной и настоящей любви. Перед отъездом всё узнала об Александре. О родителях, адрес, всё что было в личном деле. Для себя поняла и придумала, что когда родит, обязательно сообщит им о внуке, а там, что будет, то и будет. Но всё потом. А пока домой. Дитю покой требуется. Он расти должен. Он родиться должен.

Войсковой старшина Ефрем Казак был избран командовать одним из полков, отправлявшихся к знаменитому атаману Платову, под Москву. Резервные казачьи части, двадцать шесть свежих полков собрали донцы для борьбы с Наполеоном. Матвей Иванович был знаком Ефрему. Вместе воевали в Персидскую компанию. Казак командовал полусотней удальцов-разведчиков и часто получал задания от молодого генерала и походного атамана. И теперь, сорокалетний офицер, с нетерпением ожидал встречи с боевым командиром и товарищем. Годы не прошли даром, и генерал давно в чинах высоких, и Ефрем уже не сотник. Но лихой командир. Он сам отобрал более пяти сотен разведчиков, не простых казаков, а прошедших горнила войн и баталий, крепких, выносливых и ловких. И сам умел незаметно подобраться к врагу и дышать тому в затылок, и от братов требовал. Кинжалом и шашкой владел виртуозно, а стрелял с двух рук без промаха. И в полку его все ему под стать. Из войны в войну, из огня в набег.

Под Тарутиным они встретились. Узнал атаман, обнял Казака. Осмотрел полки, всем задачу дал.

А Ефрема к себе позвал. Долго размышляли, прикидывали, а на утро сотники сотни подняли и растворились в предутренней мгле. Когда утро разгорелось, в стане уже были пленные французские солдаты и офицеры, которые с помощью слов и нагайки честно донесли, всё что знали о планах и армии Мюрата, Наполеоновского знаменитого маршала. А ещё через два дня, Мюрат был наголову разбит казачьими войсками. На Бородинском поле пять сотен отборных клинков Ефрема бросали в самые жаркие места. Платов слал гонцов, меняя направления и цели. И не подводили его казаки, везде поспевали. Многие погибли, но выстояли вместе с русской армией.

На поле разворачивалась казачья лава. Пять сотен всадников. Пять сотен клинков.

-Ур-р-р-р-ра!

Пять сотен глоток выдохнули этот боевой клич и он гремел над полем. Разбойничий свист и улюлюканье, и топот пяти сотен коней.

-Ура!

Лава. Страшное бедствие для врага и сильнейшее чувство общего славного дела для непосредственного участника этого воинского, казачьего манёвра.

Строй франзуских пехотинцев распался и солдаты, падая, толкаясь, спотыкаясь, с ужасом на лицах, побежали, не находя укрытия от пик и сабель, которые неминуемо настигали их.

Смерть была везде. Огромный казак поднялся во весь рост на стременах и с наклоном, вкладывая всю силу и вес в удар, рубанул саблей стреляющего француза. И покатилась рука с мушкетом в пожухлую, вытоптанную траву.

Р-раз! И следующий всадник проткнул солдата пикой! Смерть и ужас сеяли казаки в полках и редутах. И не было силы, которая бы их остановила.

Так же быстро, ловко свернулись и собираясь в по одному, друг за другом, длинными шеренгами за лесок, к месту сбора, для дальнейшего построения и новой атаки.

На поле остались убитые и умирающие, так ничего и не сумевшие предпринять, два полка корсиканской пехоты.

И я там был с ними. Рубил и колол. И мне, с моим родичем, с командиром полка Ефремом, знаменитый и геройский вихрь-атаман Платов, подносил немалую стопку горчичной водки.

Я отдыхал в бивуаке после рубки и битвы, разбавляю радость и шутку, с горем потерь своих братьев. И я носился по зимним лесам в партизанских рейдах, выкуривая франзузских легионеров из милой сердцу Российской глубинки.

И это я, со своими предками влетел в Париж вместе с пылью дорог и залихватским свистом.

И это я лапал испуганных парижанок , свешиваясь с коня, и поднимая их в седло.

И это я возвращался с победой в родную станицу, с живыми товарищами!

И это меня обнимала мать и жена, а дед-отец, пряча слезу, колол мои губы жесткой щетиной!

И это я гулял на радостях, с братами сподвижниками, однополчанами, в родном саду под яблонями! И это я жарко любил жену после долгой разлуки! И это я радовался вместе со своими детьми, что жив, что молод и весел, что победили! Спасибо, господи, за эту радость, за эту возможность!

И вместе с этим, я вдруг понял, что я последний! Последний в роду! И на мне закончился этот славный род! Ужас понимания пронзил мою темноту. И темнота моя стала темнее. Всё. Больше никого не будет. Никогда.

И теперь, проникая в жизни моих предков, я не участвовал, мне крутили кино. Кино о людях, которые жили и продолжались, а я ....