- А разрешите полюбопытствовать, многоуважаемая Броня, где этот дворец располагается, в каком-таком городе? - вежливо спросил Броню отец почтенного семейства.
- Где-где, в Петербурге! Где ж ещё!
Нужно сказать, что когда в поезде завязался этот странный разговор, в него потихоньку стали включаться сидящие рядом пассажиры. И когда все услышали заветное слово Петербург, вагон взорвался хохотом.
- Мадам Броня, ви таки сели не на тот поезд! Этот поезд идёт совершенно в обратную сторону.
В какую именно мужчина уточнять не стал, но он был очень порядочным человеком и на первой же станции купил Броньке обратный билет, но не до Черняхова, а до Житомира. И целых 25 километров, пешком, ночью, бедная Бронька добиралась до дому.
Эта история быстро распространилась по городку и к Броньке на всю оставшуюся недолгую жизнь прилипла кличка "вклад". Про неё так и говорили: "Вон пошла Бронька-вклад!"
У Броньки, как я уже излагала, имелся муж. Я всё-таки решила не делать его безымённым. Пусть имя его будет Шлёма. Шлёма был тот ещё чудак. Он был даже чудаковатее самой Брони, ибо три четверти года жил в Одессе и только одну четверть со своей семьёй. В Одессе он "работал". Один Б-г знает, что он там зарабатывал, но если вдруг, совершенно случайно, ему выпадало такое счастье заработать чуть больше, чем он проедал, он шёл в лавку и покупал себе часы. Часы у Шлёмы были везде: на обеих руках по нескольку пар, в карманах, за пазухой на верёвочке... И когда достойный муж своей жены изредка приезжал домой и совершал променад по улицам родного городка Черняхова, прохожие то и дело спрашивали его:
- Шлёма, ты не подскажешь, который сейчас час? Да ты шо? А вот на этих, серебряных? Да не может быть! А на позолоченных?
Эти безобидные вопросы так нравились Шлёме, что приходя домой к семейству он говорил:
- А ты, Бронька, спрашиваешь, зачем мне столько часов! Есть о чём с людьми поговорить, а умный разговор, как известно, прибавляет здоровья!
И был у них сын, и звали его Шмуль. Шмуль пошёл учиться к стекольщику и сам уже скоро стал стекольщиком. И если вы думаете, что со Шмулём всё было в порядке, то вы ошибаетесь. Шмуль был стекольщиком с мечтой! Стекольщик с мечтой отличается от стекольщика без мечты тем, что стекольщик с мечтой знал, ради чего он ставит стёкла. Шмуль Козак мечтал о лошади. Однажды он так близко приблизился к своей мечте, что собрал накопленные деньги и купил кнут. Полдела, как вы понимаете, было уже сделано. Осталось насобирать на лошадь, а для этого парень каждое воскресенье ходил на ярмарку. Он ходил с кнутом и присматривал себе лошадь. Останавливался, говорил с продавцами лошадей, демонстрировал прут. Торговцев, конечно же, веселил странный парень с кнутом, но они охотно поддерживали беседу, убеждая стекольщика поторопиться, а то когда он насобирает нужную сумму, всех лошадей уже раскупят.
В одно из воскресений, когда продавцы лошадей собрались на ярмарке, они не увидели Шмуля с кнутом. Его не было и на следующей неделе и на следующей. Его никогда больше не было на ярмарке и остаётся верить, что там, куда он попал, сильно простудившись на морозе, он получил то, о чём всегда мечтал - целый табун лошадей. Там были и серые в яблоках, и гнедые, и рыжие и вороные... Там, куда попал Шмуль Козак в самом расцвете лет, было всё... Там пока не было мамы Брони, папы Шлёмы и сестры Иты, которая была самой нормальной из этой семьи чудаков...
Очень скоро семья воссоединилась. Бронька, её муж, их дочь Ита и Шмуль встретились там, откуда не возвращаются, поскольку началась война и всех евреев городка Черняхова, который по праву мог называться еврейским местечком, убили...
Их просто взяли и стёрли с лица Земли какой-то страшной стёркой. Вы стирали когда-нибудь линию, оставленную карандашом? Провёл стёркой - и нет линии. Война - это стёрка, только стирает она линии жизни. И совсем неважно, когда эта война начинается и когда она заканчивается. Нужно понять одну простую истину: война стирает не только линии жизни, она стирает линии Души, а это гораздо страшнее, чем просто стереть чьи-то жизни. Именно тот, кто убивает невинных, стирает линию своей Души.
Берегите себя и своих близких!
СЫН ОБКОМОВСКОГО РАБОТНИКА
ГЛАВА I
КИМ, ЙОСИФ, ДАВИД. История рождения.
Этот рассказ я бы начала, как старую-старую сказку. Любите ли вы сказки, друзья мои? Если да, то читайте и думайте: сказка, как правило, не ложь, а намёк не всегда урок добрым молодцам.
В одной стране, огромной-преогромной, жили-были три семьи. Нет, я бы уточнила: две семьи таки жили, а третья просто была. Была себе и всё тут. В самом центре городка жила и процветала как раз таки семья не простого чиновника, а самого главного обкомовского работника. Вы не поверите, но в Черняхове был обком! А где его не было скажите? Техники, порой, не было, план, иногда, не выполняли, продуктов тоже не было, а вот обком стоял себе и улыбался своими окнами. Как и полагается, в обкоме работали обкомовские работники. Это как государство в государстве. У Обкомовских были свои, никем не писаные, законы, поэтому они и жили.
В семье одного такого обкомовского работника случилось большое счастье: у него родился сын! Несмотря на то, что карапуз, которого нарекли Кимом, ещё лежал в пелёнках, сосал мамкину грудь и ничем таким не успел прославиться, это событие бурно праздновали все обкомовские работники области.
Папа, глядя на сморщенное, красное личико младенца говорил:
- Ишь, пострелёнок, как бровки-то хмурит! Знаете, почему хмурит?
Вся семья выстраивалась по стойке "смирно".
- Никак нет! Не знаем!
- Думу думает государственную! Академиком будет. Я сказал.
- Да ты никак спятил, муж! - возмущалась жена обкомовского работника. - Каким академиком! Академиков пруд пруди, а вот космонавтов в нашем районе ещё ни одного не было! Будет космонавтом, и точка! Я сказала.
В разговор вмешалась бабушка сына обкомовского работника.
- Оба вы дурни! АкадЭмик, космонавт... Мой внук будет поэтом, как Пушкин, ясно вам! Я сказала! - сказала бабушка и скрылась в своей комнате.
- Почему поэтом? - спросил обкомовский работник жену. - Пушкин, насколько я помню, очень неважнецки закончил своё существование!
- Зато его до сих пор в школе изучают! А кто твоих акадЭмиков знает, а? - сказала бабушка и вывалила на стол исписанные мелким почерком старые тетрадные листочки.
- Что это, мама? - спросила жена обкомовского работника.
- Это мои стихи. Писала о любви, потом выбрасывала, потом доставала, опять писала... Так и лежат в коробке. А нашего печатать будут во всех газетах и журналах! Ясно? Поэтом будет. Я сказала.
- Молчать! - шёпотом, чтобы не разбудить внука, крикнул дед. Академики ваши, космонавты и уж тем более поэты - хлам! Дело делать нужно! Архитектором будет. Я сказал.
Пока они всем своим обкомовским семейством спорили насчёт имени, мелкие обкомовские работники, желая сделать приятное своему боссу, как сейчас принято говорить, быстренько смотались в Москву и привезли отпрыску великолепную коляску и настоящую детскую кроватку из чистого дерева. Обкомовский работник согласившись, что у архитекторов всегда будет работа и, главное, деньги, выделил для детской самую большую комнату в доме. Туда и поставили кроватку, коляску, а также поселили служанку, которая должна была следить за безопасностью сына обкомовского работника. И если вдруг малыш начинал плакать, служанку таскали за жидкие волосёнки и грозили выгнать. И если жена обкомовского работника находила малыша в мокрых пелёнках, бедная девушка получала такую затрещину, что голова болела потом весь день.
