– Меня зовут Роланд Грейси, – с улыбкой представился мужчина, протягивая Сати руку.

Девушка не поверила своим ушам. Конечно же, это имя было известно ей, как и всем жителям Метрополя. Перед ней был сам владелец и президент Острова.

– Теперь ты согласна поехать с нами?

***

– Тебе не кажется немного несправедливым, что мы отдыхаем именно в самый короткий день в году? – сетовала Амалия, заплетая сыну тугие, стелющиеся по голове косы.

– Еще как, мам.

День зимнего солнцестояния, а он же – конец года, был единственным днем, когда жители Метрополя официально могли не работать. Провожая год, тысячи людей оставались дома вместе со своими семьями и зажигали свечи. Целые кварталы отключали электричество, чтобы в полной темноте встретить новый день и поблагодарить протекторий за дарованный им покой и стабильность.

– Зато сегодня отец из командировки возвращается, – заметил темнокожий юноша, почти задремавший под неторопливые и мягкие движения маминых рук, что теребили его волосы.

Их семья жила в так называемом «нулевом районе» – окраине города, вдали от веток метро, плотно застроенной плохим и очень дешевым жильем. Жить здесь было небезопасно из-за вооруженных банд и социально-опасных инфекций, поэтому как только мальчику исполнилось шестнадцать, он пообещал себе, что будет работать, не жалея сил, лишь бы только вытащить свою семью из этого поганого болота.

Он никогда не жаловался на жизнь, ведь у него были и мать, и отец, а совсем скоро должен был появиться еще и маленький брат. Амалия и Зафар были не только хорошими родителями, но и прекрасной супружеской парой, и парень верил, что когда-нибудь он найдет себе такую же замечательную девушку, какой была его мать.

Лишь одно обстоятельство омрачало душу юного мечтателя – его мама, Амалия Кель, страдала наркотической зависимостью.

Днем она занималась делами по дому, а ночью работала посудомойкой в стриптиз баре на окраине Метрополя. Тадеус знал, что раньше она принимала метамф только перед ночными сменами, но в последний год он начал находить все больше и больше упаковок, замаскированных под спрей от насморка.

Нулевые районы были богаты на наркоманов: стимуляторы принимали не только асоциальные личности, но и те, кому приходилось много работать. Одна маленькая доза метамфа позволяла без устали работать всю ночь, а достать его можно было из-под прилавка практически любой аптеки.

Хуже всего было то, что мама продолжала принимать стимуляторы, даже будучи беременной вторым ребенком. Тадеус боялся, что из-за этого брат родится уродом, и часто скандалил с ней, находя в доме очередной флакон ингалятора. Однако сегодня приезжает отец, а это значит, что еще несколько дней само слово «метамф» будет под запретом. Амалия не могла позволить, чтобы ее муж, который так редко бывает дома, узнал о ее зависимости.

– Тадеус, сходишь за свечами? – спросила она, закончив последнюю из кос.

– Да ты что, мам, – разглядывая себя в зеркало, удивился парень, – Меня в округе сейчас никто не узнает. А с незнакомцами, сама знаешь, у нас разговор короткий.

До этого Тадеус ходил с пушистой, торчащей во все стороны копной волос, но сегодня они с мамой специально встали пораньше, чтобы немного освежить имидж. Конечно, он шутил, но в памяти жителей нулевого района еще свежа была история о полицейском, получившем пулю в спину от уличных банд.

– Перестань говорить ерунду, – возмутилась Амалия. Она была очень миниатюрной, и когда ее шестнадцатилетний сын встал со стула, женщина оказалась на голову ниже его.

– Конечно схожу, – улыбнулся Тадеус, затем еще раз придирчиво взглянул на себя в зеркало, провел ладонью по волосам и напоследок чмокнул Амалию в щеку, – Спасибо за прическу, мам.

На улице шел снег. Огромные пушистые хлопья таяли, едва касаясь грязного, покрытого химическими разводами асфальта. Хорошо хоть смога здесь было меньше, чем в центре Метрополя: нулевые районы располагались на окраинах города, вдали от крупных фабрик и производств. Зима была теплой, и эпидемиологи трубили о новых вспышках аспидной чумы, но Тадеусу не было до этого дела. Он считал, что нельзя обезопасить себя ото всех бед на планете, и смеялся над теми, кто надевал защитную маску, выходя на улицу.

Амбициозный юноша совсем не жалел о том, что его детство прошло, и он так и не стал одаренным. У него были руки, ноги и не самая дурная голова на плечах – вот и все, что, по его мнению, нужно было для жизни. А одаренность… одаренность он, как и отец, называл результатом мозгового, с позволения сказать, полового акта над самим собой, ненужной жировой складкой на теле, пятым колесом и другими красочными эпитетами.

Около автозаправки он заметил девочку, укутанную в огромный вязаный шарф. Она появилась здесь около пары месяцев назад, но весь район уже успел запомнить ее благодаря уродливому шраму почти в половину лица.

Никто не знал, как она оказалась в этом месте, вдали от покровительства протектория, ведь на вид ей явно было меньше шестнадцати. Впрочем, на улице никто не задавал много вопросов; люди оседали в нулевых районах по разным причинам, и не принято было интересоваться, кто твой сосед: маньяк, нищеброд, наркоман или транссексуал. Не нравится публика – вали в более престижный и охраняемый район, если, конечно, у тебя есть деньги.

Тадеус был уверен, что девочка долго не протянет в подобной агрессивной среде, ведь она очень стеснялась своего шрама, была молчаливой и почти никогда не смотрела в глаза. Но вопреки его прогнозам, она уцелела, по крайне мере, он помнил ее до тех пор, пока первая волна аспидной чумы не унесла добрую половину жителей. После этого – уже ничего не имело значения.

Парень обошел пол-округи, чтобы насобирать хотя бы тридцать свечей – в канун последнего дня года они были в дефиците. На улице давно стемнело, и бредя домой через мрачные кварталы, Тадеус то и дело обходил стороной странные фигуры. Воображение твердило ему, что это были аниматусы – загадочные существа, гомункулы, обладающие невероятными способностями. Но чаще всего это были просто бомжи в лохмотьях, клянчившие свечи и что-нибудь поесть.

Отец и мать уже были дома. Через час после ужина, по традиции, отключили электричество, и остаток вечера семейство Кель провело в неярком свете парафиновых свечей. Пламя притягивало взгляд и успокаивало что-то внутри; говорить не хотелось, приятнее было просто сидеть, обнявшись, и мечтать о том, чтобы так было всегда.

Амалия сидела на коленях у Зафара, а тот бережно обнимал ее большой живот. Тадеус же пристроился на подушках, брошенных на пол, и дремал, опустив голову на мамины колени. В тот вечер он и представить себе не мог, что последний день года станет последним счастливым событием в жизни его семьи.

Через несколько месяцев, после очередного отъезда Зафара, у мамы случилась передозировка метамфа. Все началось с сильнейшей головной боли, из-за которой под страхом увольнения, Амалия отпросилась с работы. Тадеус вернулся вечером и обнаружил, что она не в состоянии связать и пары слов. Он пришел в бешенство, наорал на нее и вместо того, чтобы позвать на помощь, на несколько часов ушел скитаться по городу.

Вернувшись домой, он нашел Амалию без сознания, и наконец-то поняв весь ужас происходящего, вызвал врачей. Два кошмарных дня и две бессонные ночи Тадеус не знал, что с его мамой: медики не особо делились информацией с жителями нулевых районов.

В больнице у Амалии случился выкидыш, спровоцированный передозировкой метамфа, однако, как Тадеус узнал позднее, ребенок и не мог бы родиться здоровым – слишком много яда ежедневно поступало в организм его матери.

После случившегося, парень ушел из дома. Он ненавидел мать, за что она сделала и еще больше ненавидел себя, за то, что бросил ее одну в тот роковой день. Пусть это и не стало бы причиной смерти его неродившегося брата, Тадеус ненавидел себя за то, что повел себя, как капризный мальчишка.