Искомая среда, 30-е сентября. Студсовет – в конце рабочего дня, 15:00. При томительном ожидании время легче коротать в приятной беседе. Вот и вполне подходящий собеседник – Стыкалин. Сергей Ильич – доцент кафедры «тр-пр» (так в тогдашнем студенческом жаргоне называлась кафедра теории и практики советской печати), но человек умный и очень приятный. С ним в коридоре течет мирная беседа о том о сем. Из глубины коридора – еще один доцент, этот уже с кафедры зарубежной литературы, Ю. Ф. Шведов. Весь сияет в улыбке, не поймешь – дружеской или иезуитской. «Ну, что, Татевосян, пора на Студсовет – на экзекуцию?» Стыкалин: «Что еще за экзекуция?» Шведов: «Ты что – не в курсе? Весь факультет же на ушах стоит! Татевосяна будем сечь». Стыкалин, удивленно: «И за что же?». Шведов: «Пойдем с нами, гарантирую – скучно не будет». Поплелся мужик, явно делать ему сегодня нечего на факультете. Шведов-то, понятно, профсоюзный босс, предместкома, по должности – член Студсовета. Да ничего и не поделаешь, заседания совета не закрытые, лимитирует приход ротозеев только размер помещения. Вот и сейчас – один лишь дополнительный стул рядом с дверью в аудиторию, его и занял Стыкалин, в той трагикомедии нежданно-негаданно сыгравший весьма значимую роль.

Поначалу все шло по плану. Элеонора доложила, народ слушал. Потом народу выпало слушать путаные объяснения обвиняемого об «оживлении». Шведов и подал голос: «Татевосян, брось-ка лапшу на уши вешать. Здесь тебя знают как облупленного. И я не забыл, как после первого курса приходил выпрашивать оценки тому или иному сокурснику под сурдинку поездки его на целину… Ты же обычно лезешь напролом, чего теперь юлишь?» «Да что Вы, Юрий Филиппович! Элеонора Анатольевна не даст соврать: деканат мне как командиру стройотряда предоставил право просить о досрочном приеме экзаменов у „целинников“, чтобы ребята перед выездом успели на неделю-вторую домой съездить. Тем правом я и пользовался». Лазаревич согласно закивала, что еще больше раззадорило Шведова. Он отпарировал: «Это были не просьбы, а выуживание положительных оценок. И сейчас ты не то говоришь. Ты ведь уверен, что член Военного Совета – не та должность, чтобы воспевать его подвиги».

Доконал, стервец! Спровоцировал! «Юрий Филиппович, вы вот тут сидите человек десять, все сплошь с учеными степенями, преимущественно историки. Из вас кто-нибудь читал, помнит, кто командовал тем фронтом, на котором Никита Сергеевич был членом Военного Совета?». Шок! Гробовое молчание! Это победа – за явным преимуществом! Они утерлись и заткнулись. Тут и проявился Стыкалин: «Я знаю. Еременко». «И где Вы о том прочитали?». «Нигде. Мне-то чего читать, я воевал на том фронте». Так! Это уже победа не по очкам, это «туше»! Полное подтверждение: в газетах фамилия не фигурировала, ее знают только те, кому довелось 20 лет назад на себе испытать сталинградский ад.

Пиррова, однако, победа. Скорее полное фиаско. Не только полковники военной кафедры, никто в СССР не вправе был допустить такой наглой нападки на своего вождя от своих же. Запад пусть пишет, чего хочет. Они там, мы знаем, смеются и над ним, и над нами всеми (не столь давно ведущий американский телерепортер Никите в лицо сказал: «Вы лаете на Луну». Ой, какая обида! Пришлось американцу извиниться, чтобы Хрущев не сорвал интервью). Да это фиг с ними. Их ТВ или прессы у нас нет, разве что в КГБ. Нам-то зачем над вождем изголяться?

Пока упивался, самодовольный, «чистой победой», Лазаревич вылила ушат холодной воды на голову: «Ах вот Вы как, Татевосян! Пишите объяснение, будем разбираться всерьез. Я со следующей недели в отпуске, но в понедельник буду. Вам хватит времени до понедельника».

Ага, нашла дурака. Так я и подписал себе смертный приговор…Бегом к Есину, ждет Борис Иванович исхода. После отчета: «Во СМЕРШевский мерзавец!». «О ком Вы, Борис Иванович?» «О Шведове». «Он что – в войну своих расстреливал?». «И то приходилось, конечно». «А Вы почем знаете?». «Вместе и служили, он был капитаном, я майором». Дела, однако… «Ты тяни, не пиши ничего. Пусть пока Элеонора уезжает в отпуск. Там посмотрим». Спасибо, Борис Иванович, за дельный совет, до седых волос помню.

В понедельник Лазаревич скорее всего не было на факультете, не довелось встретиться. Столкнулись лишь в среду – 7-го октября. «Вы чего тянете? Я же сказала – до понедельника». «Да вот формулирую, Элеонора Анатольевна, дело ведь серьезное, надо как следует продумать». «Чтобы до пятницы объяснение было у меня на столе!». Держи карман шире! Она, вероятно, должна куда-то уехать в отпуск после пятницы, скорее всего прав Борис Иванович. Будем тянуть дальше.

Минула пятница. В понедельник Лазаревич опять появилась. Никуда не уехала, стало быть. Мельком в коридоре попался ей на глаза. Она сделала вид, что не заметила. Добрый знак! К концу дня прибегает Гена Мусаелян из «Известий». Обычно он ошивался в «Неделе», и летнюю практику там прошел, при Веселовском. По Гениным «басням» – Никиту снимают, Аджубея уже нет в редакции, ушли его. Конечно, никто не поверил, сплошная редакционная болтовня. А вот через день уже не один Мус о том болтал, воздух пропитан интригой. Вечером, я уже ложился, прибежали Скуратник с Водолажским (вся наша группа, почитай, задействована). Принесли рабочий оттиск 1-ой полосы «Известий» с портретами Брежнева и Косыгина – новых «вождей». Утром, стало быть, эта информационная «бомба» взорвется. Божатся: номер уже подписан и ушел в печать. Невозможно не верить. А сомнения все еще одолевают. В жизни ни разу не везло так нечаянно. Обычно все давалось тяжким трудом, за всю жизнь в лотерею ни рубля не выиграл. А тут – на тебе, Кремль меня спасает.

Поздравления наутро, качание, объятия… К Борису Ивановичу: надеюсь, писать уже ничего не надо будет? «Ну, что ты, ты же прав оказался. А формулировка „по состоянию здоровья“ – обычная демагогия. Они, видимо, имеют в виду его психическое здоровье», зло съязвил бывший СМЕРШевец. Пока в коридоре с ним оживленно разговариваем – Шведов с сияющей улыбкой и растопыренными руками, вроде обнять-поздравить хочет. Спрятал руки за спину, очень сухо: «Здравствуйте, Юрий Филиппович. Благодарю. Вашими же молитвами».

И митинг был, как же без него! Собрали народ в большую аудиторию, сколько она вмещала. Речи разные потолкали. В. А. Архипов запомнился (зав кафедрой русской литературы, где Есин доцентом): «Мы вам годами бубнили о славном десятилетии, прожитом страной. Это была ложь, друзья мои. Ничего славного в нем не было. Вы уж простите нас, грешных, обязывали, мы и поддавались…».

В тот год Лазаревич отдохнуть толком так и не удалось: если и уезжала – совсем ненадолго. Когда пришла мне в голову идея – сдать 3-й курс досрочно и проскочить на год вперед (а это было где-то в первой декаде ноября), она была на месте и вполне доступна. Одобрила. Было заметно – даже с удовольствием. Тут же распорядилась учебной части выписывать направления по моим просьбам, как только договорюсь с экзаменаторами. И пошло-поехало. Первую сессию 3-го курса удалось сдать к середине декабря. Вторую – к середине января. Четверокурсники еще не закончили свою сессию, как к ним присоединился этот выскочка с третьего. А к началу следующего семестра (7-го февраля) все было сдано. И со Шведовым столкнулись. Оказалось, только он и принимает экзамен по европейской литературе эпохи просвещения, нет иных специалистов по этому периоду на кафедре Засурского. Сопротивляйся-не сопротивляйся, а делать нечего, пришлось пойти на «контакт». И то сказать: Шведов вообще-то классный специалист. Влюбил нас повально, например, в Шекспира. Почти все сонеты его знал наизусть. «Гамлета» разобрал – пальчики оближешь. Экзамен тот прошел в большом напряжении. Но он не придирался, поставил оценку адекватную. Молодец, верно?

И с Сергеем Стыкалиным «разобрались». В «курилке», рядом с большой (6-ой, 16-ой?) аудиторией. Он тоже был курящим. Зашел там разговор, и он выдал: «А ты как хотел? Чтобы Левицкий промолчал? Ты ж его загнал в угол, в тупик. Не напишет сам – напишут на него, полкурса стукачей у вас, неужто промолчат? Получится по еврейскому анекдоту: сел из-за лени, не первым постучал. И Студсовет ты загнал в тупик. Не спасай я положения, тебя бы растерзали. Ты умник, да? А остальные дураки, так? А кому будет охота признать себя дураком или подонком – не подумал?».