— Твоя машина уезжает вечером? — уточнил Джин.

— Я попросил водителя остаться до утра.

— Понятно. Может, поговорим?

— Может.

Они не говорили. Гарен немым изваянием просидел на подоконнике до вечера и устроился спать у ножек кровати, укрывшись своей и чужой куртками. Он не заметил ни вечернего обхода медсестёр, ни когда пришли сменить жидкость в капельнице, но полтретьего проснулся в срок — точно чуял, чтобы пристрелить «пулю» — доморощенного камикадзе, прознавшего о местонахождении генерал-майора.

Допросив смертника, Гарен выматерился, поставив у дверей и окон палаты более-менее целых служивых.

Он уехал утром, не удержавшись от короткого, прощального обмена взглядами.

*

Всё когда-нибудь заканчивается. Даже война.

Во всю ширину дороги везли чёрные лакированные гробы. На ярком сухом солнце краска выгорала, но всё равно блестела и покамест отражала свет. Впереди шли высшие чины, сзади — почетный эскорт, а по бокам — на траве и дорожках для пешеходов — толпились люди. Провожали Небесную Сотню, или как там её обозвали.

Рен стоял в стороне от почётного эскорта, вместе с гражданскими наблюдая за парадным шествием.

Командир глядел на процесс с усталой язвительностью — никак не удавалось надолго запрятать усмешку. Вспомнилось, как целыми отрядами умирали его ребята, и их скидывали в одну яму, наспех зарывая, потому, что времени хоронить — не было.

Это шествие для тех кто внутри — честь или позор? Ах да, им ведь уже всё равно.

Гарен на секунду прикрыл глаза.

Победа или поражение — за всё платят жизнями «неизвестных» солдат.

Главнокомандующий одержал верх — сейчас он шел впереди, и на него глядели с гордостью. Он ведь такой же сияющий, как… нет, не думать. Чем заняты его мысли?

В этот момент Рен бы наверняка не прошел тест на лояльность Родине. Хотя… для ненависти уже поздно, сейчас это скорее равнодушие.

Знакомый лейтенант тронул его сзади за плечо. Гарен обернулся.

— Почему же Вы не с нами, капитан? — спросил с улыбкой. — Даже Главнокомандующий это заметил. Он прислал меня найти Вас и привести к нему.

Гарен кивнул, подтверждая, что сейчас придет, но лейтенант не покинул его. Продолжил допытываться:

— Вы совсем невесёлый. Что с Вами? У Вас ведь наград больше, чем у какого майора или подполковника. Да и война закончилась.

Гарен изобразил вежливую улыбку:

— Простите, я себя с утра нехорошо чувствую.

Ложь далась безукоризненно. А впрочем, такая ли ложь? Лейтенант сразу забеспокоился:

— Может, Вас проводить к нашему фельдшеру? Он прекрасный…

— Нет, спасибо, это пройдёт… Должно пройти.

Лейтенант поглядел с сомнением и, покачав головой, таки отошел.

Через минуту над ухом раздалось:

— Что от тебя хотел этот лис?

Идендификация, как всегда, доля секунды. И пульс останавливается, чтобы застучать пуще прежнего.

Удаётся сказать равнодушно:

— Главнокомандующий желает меня видеть. Куда важнее, что здесь делаешь ты?

— Искал тебя. Тебя не было среди начинающих парад. По истории я прихватил какую-то заразу и теперь лежу в постели с температурой.

— Понятно.

Почему и Гарен до такого не додумался — впрочем, не удивительно, он всегда предпочитал действовать напрямик.

— Вот… мне интересно, ты чувствуешь?

— Что? — до сих пор не оборачиваясь.

— Что войны больше нет.

— Я… — Гарен задумался, когда ощутил, что его руку сжимает другая теплая рука.

Рука без перчатки.

Его прошила волна давнего наэлектризованного чувства, и командир резко обернулся, чтобы запечатлеть в отражении синих, по-настоящему синих глаз, как рассыпается в прах его собственная, казалось, неизгладимая печать. Но сжал чужую руку в будто последней крепкой до изнеможения ласке и улыбнулся той улыбкой, которую Джину хотелось зацеловать. В толпе бы никто не заметил…

Сказал серьёзно:

— Да, чувствую.

И ощутил как горячий, точно в действительном жару, лоб с облегчённой признательностью касается его затылка.

Июль 2014