Все эти изменения наступали так постепенно, так незаметно, что эльф не придавал им особого значения. Он вовсе не замечал, насколько изменился за одну эту зиму, пока не взглянул один раз в зеркало и не увидел там древнего, морщинистого старика, еле видящего узкими, заплывшими глазами. От испуга он даже разбил зеркало, и потом ещё долго смотрел на крапинки крови, стекающие дорожками по его сжатому кулаку.

Эльфы не стареют так, как люди. Даже когда приходит конец и их долголетию, они просто мирно угасают, словно дерево осенью, не проходя через это ужасное дряхлеющее состояние, когда не можешь сам поднести стакан к трясущимся зубам. И всё же, в зеркале Дейгун увидел себя именно таким. Немощным, потерявшим слух и зрение, способным только с замиранием сердца ждать своего конца, постоянно жалуясь на своё состояние и вздрагивая от каждого шороха.

Так же, как медленно накатывало наваждение, так же быстро наступил откат. Старый эльф так перепугался, что немедленно постарался избавиться от всех оставшихся у него вещей, связанных с Шайлой. Он больше не хотел, чтобы хоть что-то напоминало ему о ней. Эльфы не живут так, не закутывают себя в непроницаемый кокон из тревожащих воспоминаний. Они отживают очередной пласт своей длинной жизни и оставляют его позади, без всяких сожалений и ностальгии. Они меняются, гораздо медленнее людей, но впитывают в себя прожитый опыт и прошедших рядом с ними товарищей, друзей, врагов, любимых. Можно сказать, что в течение своей жизни эльфы нарастают вокруг себя, как старые деревья, год за годом утолщающиеся, прибавляющие внутрь новые кольца.

Охотник снова обеими руками ухватился за любую доступную ему работу. Дейгун даже взял к себе на воспитание сына Эсмерель, за которым до сих пор заботились в общих яслях, вместе с другими детьми, потерявшими на войне родителей. Теперь у него наконец-то было время, чтобы заботиться о нём и воспитать мальчика так, как он чувствовал себя должным.

Но ничто ему не помогало. Вместо очаровывавших его воспоминаний Дейгун каждый день переживал из-за того, что ему не удалось спасти свою любимую. Все изобретённые им до этого видения обернулись против него, показывая, чего он лишился, заставляя люто ненавидеть того, кто отнял у него жену и всё это иллюзорное счастье. Эта заполнившая его сердце ненависть и злоба легко вырывались наружу, заставив охотника стать нелюдимым и сторониться других жителей Гавани. Теперь каждый вечер он зарывался лицом в подушку и лежал без сна, чувствуя внутри себя всё это накатывающее волнами безумие, заставляющее его снова и снова искать того, кто ответственен за его горе. С последними вещами Шайлы Дейгун расставался всё медленнее, заставляя себя буквально отрывать их от сердца, поскольку они одни дарили ему какое-то подобие спокойствия, временного убежища от боли. Но когда затуманенное сознание вновь прояснялось, эльфу становилось только ещё больнее от того осознания, что всё его счастье было лишь иллюзией, тем, что ему никогда уже не достанется.

Последней такой вещью остался этот коварный осколок. Старый эльф подолгу сидел у камина, держа его в руках, словно его острые грани, впивающиеся в ладонь, доставляли ему извращённое удовольствие. В конце концов, Дейгун перенёс всю свою ненависть и боль на этот кусок серебра, убивший его Шайлу. Неразумный, бездушный осколок обрёл в его сознании собственную волю, словно это он все эти месяцы доводил охотника до безумия своим непрекращающимся шёпотом в сознании. Неспособный больше логически мыслить, эльф бежал в древние, поглощённые трясиной руины невдалеке от деревни, и бросил осколок там, закопав его в сундуке под огромной грудой нераспознаваемого старинного мусора. Некоторое время он на самом деле боялся, что проклятое серебро само собой вновь окажется в его кармане посреди ночи. Иногда он до сих пор просыпался в холодном поту, бросаясь проверять, не вернулся ли к нему осколок.

И всё же, влияние иномирного серебра только утихло, но не исчезло совсем. Дейгун смог со временем преодолеть раздирающие его голову приступы самобичевания, и уже не был похож на столетнего старика, но его характер навсегда изменился. Некогда отважный следопыт, любящий муж и верный боевой товарищ превратился в холодного, расчётливого охотника, убивающего и зверей, и случайно забредших на окраину Гавани разбойников с одинаковой безжалостностью. Его приёмный сын, наверное, считал его совершенно бессердечным механизмом, конструктом, движимым одной лишь холодной логикой.

Иногда Дейгуну и самому казалось, что серебро того осколка перетекло на него, окружив живую кожу холодной серебряной бронёй.

Но он не жалел о потерянном. Он проживёт и без него.

Следопыт вышел на поляну посреди топей, где его ждала изящная фигура в простой робе с капюшоном, как будто неразличимо сливающаяся с окружающим её болотом. Гостья откинула капюшон на плечи и радушно улыбнулась, открыв приятное эльфийское лицо с гривой каштановых волос и внимательными светлыми глазами.

- Ты собираешься последовать за ним, не так ли? - спросил охотник, не утруждая себя с приветствиями.

Элани кивнула, улыбаясь беспечно и счастливо. Она глядела куда-то мимо его плеча, видя только для неё существующие картины.

- Я отдал ему осколок, - продолжил старый эльф, вглядываясь в эти розовые глаза, которые, кажется, не способны были видеть зло в окружающем мире. - Прошу тебя, проследи за тем, чтобы он не расстался с ним... чтобы зло не попало в чьи-то невинные руки.

Лесная эльфийка безмолвно взглянула на него. На её неизменном в вечности лице отразилась лёгкая печаль.

- Ты не представляешь, какая тьма содержится в этом невзрачном куске серебра, - попытался увещевать её Дейгун, приоткрывая на краткий миг истинные чувства, протекающие сквозь его сердце. - Она сведёт его с ума. Она заставит его искать, на ком выразить свою ненависть. Она...

- Ты зря так низко ставишь своего воспитанника, - прозвучал её звонкий, как музыка воды, падающей на обточенные ею камни, голос. - Он гораздо лучше тебя справляется с тьмой внутри себя... а ведь он носит её под сердцем все восемнадцать лет.

Эльфийка развернулась и спокойным, дородным шагом направилась в чащу, исчезая среди теней плачущих деревьев.

- Осколок не должен попасть ни к кому другому! - отчаянно крикнул ей вслед старый эльф. Рука его дёрнулась, чтобы удержать друида, но пальцы бессильно сомкнулись лишь на пустом воздухе. - Я не знаю, что тогда произойдёт, но эту ненависть ни за что нельзя выпускать наружу! Ты слышишь?... Этого нельзя допустить!...

Он кричал, срывая голос, но его слушателями были только качающиеся камыши и бездонное небо над головой, затянутое набухшими снегом тучами. Охотник развернулся и молча побрёл домой. Впервые в жизни он осознал, что чувствует страх, который не может преодолеть.

* * *

Одинокий юноша вышел за пределы деревни и вскоре набрёл на тропу, ведущую на север, вдоль побережья Мечей и к портовому Хайклифу, куда и советовал ему направляться опекун. Он взглянул на карту, затем бросил осторожный взгляд в обе стороны вдоль тропы - и быстро пересёк её, уходя дальше вглубь топей. Он прекрасно понимал намерения изгнавших его односельчан, но не собирался слепо следовать прямиком в ловушку.

Пока что его больше беспокоила другая мысль. Единственный путь спастись для жителей Гавани - это вынудить бандитов бросить все силы на то, чтобы остановить осколок, движущийся в большой город, где они наверняка не смогут так просто его достать. И сделать так, чтобы они могли успешно преследовать носителя осколка. А иначе мародёры вернутся и постараются всё равно вырезать Гавань до последнего жителя, просто от досады. Дейгун не мог не подумать, что его приёмный сын просто оставит осколок на видном месте посреди тропы, а сам сбежит куда-нибудь прочь, желательно - на другой конец Фаэруна. И оставит надпись: забирайте, и подавитесь. Старик должен был отправить за ним тайную слежку, чтобы предотвратить подобное поведение - а заодно и убедиться, что носитель осколка оставил за собой достаточно ясный след. Не то чтобы юноша на самом деле собирался выбросить кусок серебра в болото, несмотря на то, как к нему относились в Гавани. Нет, такое было не по нему. Но перспектива того, что за ним вновь будут постоянно наблюдать, не могла его радовать.