Идти пришлось недолго. Славик забрал у Спиридоши тяжелый портфель, наверное с тетрадками, и подумал: может, надо взять ее под руку? Все-таки было очень скользко, Спиридоша тяжело шлепала своими ботами и натужно дышала. Но потом Славик снял с плеча тощую, потрепанную сумку и понес в свободной руке, обмотав длинную ручку вокруг запястья. Теперь обе руки у него были заняты. Спиридоша пыхтела чуть сзади, и в тот самый миг, когда Славик все же решил повесить сумку обратно и предложить Спиридоше руку, Спиридоша сказала:
- Вот... мой дом...
Поверх вышитой крестиком скатерти, очень красивой (такая скатерть, подумал Славик, стоит кучу денег), Спиридоша положила прозрачную клеенку и поставила тарелки. Потом принесла закрытую крышкой кастрюльку.
- Суп... утром варила. Кушай, кушай.
На вид варево было довольно неаппетитным, но на вкус ничего.
- Протертый... Я ведь тоже язвенница... А ты берегись. Кушай...
Славик поперхнулся. Спиридоша сидела напротив. Она чуть порозовела, впрочем, это мог быть отсвет низко висящего малинового абажура.
В комнате было так жарко, словно тут топилась печка, полная пылающих поленьев. Во всяком случае, от квелых батарей у Славика в квартире никогда не было такой особенной, приятной теплоты. Славик исподтишка оглядывал комнату. Вся она была в разнообразных салфеточках, вышитых дорожках, ковриках и покрывальцах. Славику понравилось. Было уютно. Конечно, он-то понимал, что нравиться не должно: мещанство. Но все равно нравилось.
Возле кровати лежала лохматая серая шкурка. Славик поймал взгляд Спиридоши и глупо брякнул:
- Додик?
- Козлик, - не удивившись, ответила Спиридоша. - А Додик - вот.
Она достала из тумбочки альбом - Славик такого тоже никогда не видел: большой, обтянутый плюшем, - раскрыла и подала Славику.
Большой симпатичный пес, вывалив язык, сидел рядом со Спиридошей. Она выпрямилась на стуле - почти такая же, хотя, безусловно, моложе.
- Двадцать лет... Был Гриша, была Олюня... Додик был...
- А правда, что вы из Додика, ну... варежки вязали?
Спиридоша улыбнулась слабой улыбкой.
- Из Додика? Нет... У Гриши сестра в деревне жила, держала двух коз... Козий пух теплый-теплый. А дети на Додика подумали.
Она засмеялась прерывистым, клокочущим смехом.
- Это тетя Люся мне сказала! Люся Темкина. Помните?
- Ну как же. Такой был ужасный ленивец... А Андрюша ее молодчина. Студент... Додик к нам щенком приблудился. Мокрый, грязный... А потом вымахал. Долго у нас жил... Гришу пережил. А Олюню - нет... Вот Олюня.
Славик увидел на фото юную красавицу с длинными тонюсенькими бровями и четко обрисованным помадой ртом. Кончики губ красавицы были приподняты кверху, словно в улыбке, но глаза глядели спокойно и грустно.
- Красивая!.. И молодая какая.
Спиридоша посмотрела на Славика, пожевала морщинистыми губами сквозь губы у нее была как будто продернута резинка, - и сказала:
- Ей пятьдесят пять. - Славик молчал, и она добавила, закрывая альбом: - Я рано вышла замуж... в семнадцать. Хочешь еще супу?
Славик качнул головой. Тогда Спиридоша поднялась и начала убирать со стола. Она унесла посуду, а затем тряпкой досуха вытерла клеенку.
- Эта скатерть, наверное, ужас до чего дорогая? - Славик приподнял клеенку, любуясь богатым узором. - Я маме на Восьмое марта хотел салфетки купить, шесть штук. С вышивкой. Гляжу, написано: "Семь пятьдесят". Все в порядке. А оказалось - это одна штука! Всего одна! Представляете? На уголке три закорючки вышиты - и семь пятьдесят.
- Это Олюня. И скатерть, и дорожки... Все. С мужем ей повезло. Он военный. Отслужил, и в Виннице стали жить... Хороший город. И Олюня так хорошо вышивает... А детей у них нет. Я прошлый год на могилку ездила, этим летом тоже собираюсь. Только сил нет...
Славик с недоумением глядел на Спиридошу. Он ничего не понимал. Вдруг возникла какая-то могилка... Наверное, Спиридоша просто заговаривалась от старости.
Спиридоша смотрела куда-то вдаль тусклыми, слезящимися глазами. Казалось, эти глаза не могут уже ни смеяться, ни плакать.
- Пережила Олюню... А поверить все никак не могу.
Спиридоша долго молчала, а потом сказала, облизнув стянутые в резинку губы:
- Я уйду на пенсию. Скоро... Ко мне Владимир Павлович подходил. "Алена Спиридоновна, - говорит, - войдите в наше положение..." У него жена математик. Хочет в нашу школу. Я понимаю... Владимир Павлович, учитель физической культуры...
Славик торопливо рылся в замызганных тетрадках, стараясь не глядеть на Спиридошу. Он положил тетрадь по геометрии на стол, но ручка все не находилась. Наконец нашлась и ручка.
Спиридоша вдруг протянула руку и погладила Славика по голове.
- В Виннице они жили... Сад большой... Черешня... Видел черешню?
- Ага. По шесть рублей кило у грузин на базаре.
- У меня и компот черешневый. Много... Зять привозит. Я тебе с собой банку дам...
Спиридоша ушла на кухню; Славик тоже встал и подошел к открытой двери. Спиридоша стояла на коленях у кухонного стола, обе полки которого были заставлены банками, и вынимала банки по одной, внимательно их разглядывая. Тапка свалилась с левой ноги Спиридоши, и Славик увидел не в тон заштопанную пятку.
Что-то защипало у него в носу, он бросился в комнату, сгреб тетради, схватил в охапку пальто и выскочил из квартиры. Он не стал вызывать лифт, а побежал вниз по лестнице, хотя, конечно, знал, что Спиридоша не станет его догонять, да и не сможет этого сделать.
Славик не ходил в школу целую неделю. Тетя Люся - а она была терапевтом в районной поликлинике, - погрозив Славику пальцем, все же написала ему справку по поводу ОРЗ, то есть острого респираторного заболевания.
Впрочем, Славик вовсе не бездельничал. Все это время он добросовестно отдал математике, просиживая вечера с тети Люсиным Андрюшей, временами просто отчаиваясь своей неспособностью, но иногда все же чувствуя, как словно бы раздирается пелена и начинает чуть брезжить слабый намек понимания. Был ли он вправду тупицей или же просто невероятно запустил математику?.. Однако этот вопрос был пока второстепенным. Главное, он отчего-то совершенно не мог представить себя прежнего, что-то мямлящего, перед Спиридошей.
Он осунулся и похудел, он шел в школу со страшной кашей в голове, а еще, как это ни смешно, с дрожью в коленках, хотя давным-давно уже был закаленным троечником, равнодушно принимающим все неожиданные выверты фортуны.
Но Спиридошу он уже не увидел. Им объявили, что Спиридоша заболела и вместо математики будет биология. Назавтра математику заменили черчением, а еще через день в класс пришла Анечка, Анна Владимировна, молодая, симпатичная и смешливая математичка. И, как оказалось, насовсем. Славика она вызвала лишь через две недели, когда та каша у него в голове, что образовалась после занятий с Андрюшей, непонятным образом разредилась и взамен получилась вполне привычная пустота.
- Ну, что ж тебе поставить?..
Анечка, вздохнув, долго держала ручку рядом со Славиковой фамилией.
- Трояк, - независимо хмыкнул Славик, - чего же еще?
Спиридошу действительно вынесли из школы вперед ногами. В актовом зале стоял убранный хризантемами гроб, а с увеличенной фотографии глядела совсем молодая Спиридоша - какую не видели ни Славик, ни Славикова мама, ни даже тетя Люся. С густой волной темных волос, в пиджаке с огромными квадратными плечами. В вестибюле висел некролог с такой же фотографией, только поменьше. Славик прочел, что через полгода сравнялось бы ровно пятьдесят лет, как Спиридоша работала в их школе. И он впервые почувствовал, какая она была старая. До ужаса старая.
Оркестр заиграл траурный марш; Спиридошу понесли к выходу. Славик видел лишь Спиридошины неподвижные прямые ноги, и так странно было видеть их в тонких чулках и старомодных лаковых лодочках вместо толстых серых рейтуз и фетровых бот. Снова защипало в носу.
"Наверное, она все же была плохая учительница. Она была так себе училка, - подумал Славик, - но она... она была человек. Да, она была человек! Я тоже человек, и мама, и папа, и Андрюша, и тетя Люся... И все, все вокруг! Все люди. Все".
