Охрану из коридора, что размещалась напротив входа в палату, и не допускавшую малейшего общения пилота с кем-либо, сняли только в день выписки. Следственная группа завершала работу во Владивостоке.

Задержав Владислава в краевом центре и на субботу, генерал, возглавлявший комиссию от контрразведки, прощался с ним в одном из кабинетов штаба Тихоокеанского Флота, разговаривая "по душам":

- Ты уж майор не обижайся... - низким голосом говорил седой человек в штатском костюме, - мы тоже люди и понимаем, как нелепо с тобой обошлась жизнь. Хотя, некоторые считают - повезло. Но надо во всем досконально разобраться. Потерпи...

Берестов молчал. Ему было что ответить, но порой наступали часы, когда жажда справедливости и ясности будущего уступала место апатии и безразличию ко всему...

- В Москве нам придется ещё немного повозиться. Должен придти ответ в МИД от твоих душегубов. Сопоставим, доложим, и, глядишь - закончатся мучения. Коротко скажу следующее: если в ближайшее время придет вызов в столицу - радуйся. Дела пошли на поправку. Для снятия с должности, увольнения из армии, или чего ещё похуже - приглашать туда не станут. Но, быть может, захотят встретиться и для продолжения серьезного разговора...

Генерал набил табаком изящную трубку и долго раскуривал её. Затем закончил разговор фразой:

- Ну а коли не вызовут или не сочтут возможным поверить... При всем человеческом уважении к тому, что ты пережил - помочь не смогу... Тут как на мизере: сыграл в ноль - пуля закрыта, насовали взяток - гора выше всех...

В родном гарнизоне его сразу узнавали, заключали в объятия и подолгу трясли руку. Поздравляя, каждый пытался расспросить, разузнать подробности столь неординарного спасения удачливого пилота. Но молчаливый Берестов, едва улыбнувшись, отвечал на приветствия, извинялся и продолжал свой путь, опираясь на трость и не оборачиваясь...

Первое, что сделал Владислав, вернувшись в военный городок после полугодового отсутствия - обошел семьи членов своего экипажа. Тяжкий долг, рассказать женам о последних минутах жизни их супругов, лежал на плечах непосильным бременем. Но, по-другому было нельзя... Прихрамывая, медленно он поднимался по ступеням пятиэтажек и, подойдя к очередной знакомой двери, каждый раз долго стоял, не решаясь нажать на кнопку звонка...

Оставшиеся, после катастрофы, жить в военном городке женщины, выглядели постаревшими. Некоторых Берестов, едва узнавал...

Встречали по-разному... Кто-то с плачем обнимал, искренне радуясь, что хоть один из них остался жив. Кто-то молча, с каменным лицом, будто осуждая за это, неохотно посторонясь - дозволял войти...

Он вспоминал лица, и глаза вдов... Долгое время они пребывали в неведении о причинах катастрофы, довольствуясь лишь скупыми версиями и давними заключениями наскоро поработавшей комиссии. Почти все задавали вопросы и с горькими слезами внимали рассказу о случившемся на самом деле. Некоторые, боясь подробностей, не спрашивали ни о чем, и командир ушедшего в небытие экипажа не смел тревожить их подживающие раны...

Он обошел всех.

Чуть позже, во время похорон двух авиаторов, навсегда оставшихся в корме самолета, и переставших с возвращением своего командира сиротливо числится пропавшими без вести, к нему подвели, приехавшую с Урала, мать радиста. Старая женщина уже не плакала. Мудрые глаза смотрели на него проницательно и по-доброму. Низким голосом она успокоила:

- Я верю, сынок... Ты сделал все, чтобы спасти наших ребят. Не убивайся, и не терзай себя. Тебе надо ещё долго жить...

Берестов, сняв фуражку, наклонился и припал губами к её теплой, морщинистой руке. Она погладила голову молодого человека и продолжала:

- Рассказали мне о твоих напастях... Нелегко тебе. И у меня боле никого на свете не осталось... Коли совсем станет худо - приезжай сынок. Ты последним моего Романа видел... Всегда буду рада...

4

- Эй, счастливчик, - окликнул проснувшегося друга майор, - вставай! День освобождения проспишь.

- Привет, - потягиваясь, пробормотал капитан и, взглянув на часы, вскочил с постели, - вот это я придавил, однако...

Заболтавшись вчера до поздней ночи, приятели легли поздно. Утром Владислав по привычке открыл глаза в семь, а Максим беспробудно спал до полудня.

- Скоро уж девчонки могут заявиться, - радостно воскликнул он, выбегая в коридор с полотенцем.

- Не торопись, - посоветовал вдогонку пилот, - оформление документов ещё пару часов займет...

Позавтракав прямо в камере, они отправились знакомиться с новым дежурным, сменившим пожилого вояку. На сей раз, за столом вальяжно восседал молодой капитан третьего ранга, приблизительно того же возраста, что и Берестов. Читая свежую газету, он даже не повернул головы, когда офицеры вышли из коридорчика. Только услышав приветствие, работник комендатуры ненадолго прервался и, кивнув, небрежно бросил:

- Вас инструктировали, что из камеры арестованным разрешается выходить только в туалет?

Макс решил с подобной занудой не связываться и промолчал.

- Мы в курсе, - ответил летчик. - У капитана Лихачева сегодня кончается срок в шестнадцать часов. Хотелось бы, чтобы в это время он вышел отсюда.

- Вот в шестнадцать и займусь документами, - ухмыльнувшись, ответил, дежурный, - к своей смене закончу. У нас тут свои порядки.

Договорив, он снова уткнулся в прессу, давая понять, что далее разговаривать, не намерен. Но уже через секунду, оторопев, взирал широко раскрытыми глазами, как его газета медленно превращается в руках летчика в меленький, скомканный шарик. Закончив аутодафе, Берестов наклонился к побледневшему от злости офицеру и аккуратно запихал тому комок в нагрудный карман кителя, приговаривая при этом:

- При несении вахты, вам дозволяется читать только Устав гарнизонной и караульной службы. Или на этот счет у вас тоже свои порядки?

Выдернув из пластикового кармана настенного планшета только что названный Устав, он бросил его на стол перед дежурным и, завершая разговор, добавил:

- Из него же вы узнаете о сроках содержания арестованных и о времени их освобождения. Не прощаюсь, в шестнадцать увидимся...

- Эка ты его, - зашелся смехом, растягиваясь на кровати капитан.

- И откуда только такие берутся... - пробормотал Влад, тоже занимая горизонтальное положение.

- Да, уж... Два дня нормальные мужики заступали, а тут на тебе!

В дверь громко постучали.

- Открыто! - крикнул Лихачев.

Вошедший матрос пригласил майора к телефону. Пройдя через коридорчик, пилот увидел злорадно улыбающегося дежурного. Небрежно подав ему трубку, тот процедил:

- Вас комендант.

- Майор... - хотел, было представиться Берестов, но на другом конце перебили:

- Владислав, что там у вас произошло?

"Владислав!? Откуда "дед" знает мое имя и что это с ним вообще?"

- Товарищ контр-адмирал, у моего друга заканчивается срок в шестнадцать часов. За ним вот-вот должна приехать жена. Но, как мне показалось, отпускать его в назначенное время не собираются - что совершенно противоречит Уставу. Вот собственно и все...

- Как это все!? - удивленно вскинул брови развалившийся на стуле доносчик, - про газетку ещё расскажи.

- Ты вот что... - послышался из трубки спокойный голос коменданта, не переживай за друга, сынок... А этого ухаря - дежурного я хорошо знаю. Передай-ка ему трубочку...

Совершенно сбитый с толку словами и обращением старого контр-адмирала, летчик протянул трубку капитану третьего ранга. Тот надменно принял её и поднес к уху с важностью министра обороны. После первых же, видимо, очень крепких слов собеседника, вся спесь, и злорадство с лица испарились. Их место, поочередно сменяли: растерянность, страх, удивление, обида...

- Так точно... есть... понял... - отрывисто отвечал он в течение короткого разговора.

Наконец, опустив трубку на старый телефонный аппарат, дежурный вздохнул и, искоса глянув на авиатора, присевшего на край стола, проворчал: