– Что вам нужно, славные? – спросила ведунья.

«Славные! Она нас славными назвала! Может, и просьбу нашу выполнишь?»

«Уговори людей уйти! Житья от них нет! Раньше остров был только наш, мы спокойно здесь жили. А теперь люди везде!»

«И им тут плохо, и нам! И еще хуже будет, если нас не послушаешь!»

– Некуда им идти, – вздохнула Йорунн.

«Как некуда? Есть острова другие! Пусть к западу плывут. Там пусто. Там хорошо! Лучше, чем здесь!»

– Спасибо за добрый совет, – поклонилась им девушка.

«Добрые! Да, мы добрые! Мы на этих людей не злы! Они нас не обижали!»

«Послушай нас, мы зря болтать не станем! Уговоришь людей уйти – они живы останутся. Не уговоришь – погибель с севера придет!»

«И времени у вас – до конца лета! Иначе беда…»

Последние их слова потонули в визгливом хохоте, и Любомира проснулась. Какое-то время ведунья лежала, приходя в себя и успокаивая испуганно колотящееся сердце. Потом прислушалась: в ночной тишине снова раздался протяжный волчий вой. Столько тоски и отчаяния было в нем, что у Любомиры перехватило дыхание. И, забыв предостережения старой Смэйни, она вскочила, накинула легкий плащ и бросилась на зов четверолапой подруги.

…В тот год весна выдалась теплой, травы быстро наливались соками, и Любомира часто уходила в лес – собрать то, что потом превратится в целебные снадобья. И однажды недалеко от дома возле болотины увидела волчицу, запутавшуюся в силках.

Волку силки не помеха: острые клыки легко разрывают самые крепкие веревки, но эта волчица была совсем молодая, к тому же брюхатая: судя по всему, ей вот-вот предстояло ощениться. Быть может, голодная и уже не способная охотиться, она соблазнилась попавшим в силок зайцем, но запуталась в петлях и стала добычей сама. Перегрызла бы путы, да одна петля накрепко стянула ей челюсти. И теперь измученная борьбой волчица лежала на боку и тоскливо, угасающими глазами смотрела перед собой, понимая, что обречена – и она и ее неродившиеся щенки.

Любомира волков никогда не боялась, а уж полумертвых – тем более. Чужую боль она ощущала так же остро, как свою собственную, потому пожалела несчастную: сбегала за рогожкой, волоком перетащила зверя лесного к себе во двор, расчистила угол в дровнике, натаскала туда сена. И только устроив волчицу в гнезде, осторожно срезала веревки, а потом придвинула ближе миску с водой, положила ломоть вымоченного в молоке хлеба, погладила тяжко вздымающийся бок… и ушла, как только серолапая подняла голову и глухо зарычала.

Больше ведунья волчицу не беспокоила, лишь приносила ей воду и еду, оставляя их на пороге. А наутро услышала из сарая многоголосый писк и несказанно обрадовалась: хвала Великой Матери, живых родила! Счастье!

Еще через день волчица-мать вырыла яму под запертыми воротами и перенесла волчат в свое лесное логово. Любомира на нее не обиделась, лишь пожелала удачи и уже хотела было убрать из сарая опустевшее гнездо, как вдруг услышала писк и заметила копошащегося в сене белого волчонка, который отчаянно плакал и искал мать.

Был ли это прощальный отдарок за спасение, или просто волчица решила оставить самого слабого, не похожего на других щенка, Любомира не знала. Да и знать не хотела. У нее теперь была иная забота и, поблагодарив Великую Мать за урок, ведунья забрала несмышленыша в дом. Там скрутила жгутом тряпку, смочила ее в разбавленном молоке, дала волчонку сосать. Когда тот наелся, принялась обустраивать в старой корзине лежку.

– Вижу, девка ты, как и я, – улыбнулась ведунья. – Что ж, будешь Снежкой, подружкой моей белолапой.

Непросто оказалось вырастить кроху. Приходилось часто кормить, мыть, ночами не спать, теплом своим согревая пискливый комочек. А позже – играть, как играют волки со своими щенками, учить уму-разуму, как учила бы Снежку волчица-мать. Но зато как радовалась Любомира, когда маленький, слабый щенок окреп, превратился в сильного и красивого зверя.

В тот злосчастный день преданная подруга не бросила Любомиру в беде и теперь тосковала в неволе – не спала, не ела, даже воду почти не пила, оттого вконец обессилела и почуяла близость смерти. Потому и не сдержалась в ту ночь: не завыла – горько заплакала…

Йорунн почти добежала до клетки, но, услышав голос Эйвинда, разговаривающего с волчицей, остановилась как вкопанная. Нужно было уйти, пока вождь ее не заметил, но девушка отчего-то и шагу ступить не могла. А Снежка принюхалась – и перестала выть, заметалась и заскулила, взволнованно глядя туда, где притаилась Йорунн. Сердце девушки оборвалось.

Ох, матушка родимая, помоги…

Эйвинд конунг даже не обернулся. Только нарочито громко произнес:

– Никак хозяйку почуяла, Белая Шубка? Не зря ведь звала… Ну, выходи, ведунья, поговори со своей волчицей, а то она не ест, не пьет, по тебе тоскует.

Йорунн подошла, украдкой взглянула на конунга – не сердится вроде. Увидела свою Снежку – и про Эйвинда думать забыла. Отодвинула засов, распахнула клетку, опустилась на колени и обвила руками мохнатую шею, погладила, не отворачиваясь от влажного языка. А после приподняла морду волчицы и пристально поглядела ей в глаза. Через некоторое время Снежка успокоилась, подошла к воде и принялась жадно лакать. Девушка поднялась на ноги, утерла лицо и проговорила:

– Не хозяйка я ей, конунг, а подруга. Снежка – вольный лесной зверь, потому и понять не могла, для чего ее здесь держат. Теперь она станет есть и пить, и убегать не будет.

– Убегать ей некуда, – усмехнулся Эйвинд. – На острове лес редкий, дичи почти нет, а станет в Стейнхейме добытничать – убить могут. Потому и держу здесь – не как пленницу, а как гостью. Всегда мечтал приручить волка.

Йорунн помолчала, а потом тихо спросила:

– А не рассердишься, если я навещать ее буду?

– Что ж, – промолвил конунг, – навещай. Может, тогда мои люди будут спать спокойно. А скажи, – глаза его вдруг вспыхнули мальчишеским любопытством, – если я руку ей протяну, бросится или нет?

– А попробуй! – отозвалась девушка.

Вождь постоял немного, глядя на волчицу, потом медленно присел и так же медленно протянул левую руку ладонью вверх. Правая рука осталась лежать на колене, но так, чтобы волчица видела: оружия в ней нет.

– Подойдешь ли ко мне, Белая Шубка? – тихонько позвал он.

Снежка перестала лакать, прижала уши, зубы приоткрыла, но не зарычала. Настороженно посмотрела на человека, сидящего перед ней, взглянула на Любомиру и снова перевела взгляд на конунга. Прошло несколько томительных мгновений, и волчица перестала скалиться. Осторожно, не спуская внимательных глаз с мужчины, она подошла ближе на пару шагов, вытянула морду, медленно обнюхала кончики пальцев, а потом вернулась к плошке с водой.

Йорунн с облегчением выдохнула.

– Думаю, ты сможешь приручить ее, вождь. Приходи к ней почаще и веди себя так, как сейчас. И еще… Ей бы угол загородить, чтобы от солнца да любопытных глаз прятаться.

– Сделаю, – пообещал Эйвинд, поднялся, запер клетку и неторопливо направился к темному спящему дому. Уже на пороге обернулся:

– Доброй ночи, Йорунн.

– И тебе, конунг, – негромко отозвалась девушка.

После утренних воинских забав хирдманны чаще всего возвращались в добром расположении духа, потому по дороге подначивали друг друга, хохотали и прощали товарищам даже обидные шутки. Нынче досталось и Ольве, которая задержалась у ворот, пересчитывая собранные мальчишками стрелы. Один из воинов хирда, Лейдольв Одноглазый, поглядел на нее и сказал:

– Женщина лучше смотрится с прялкой в руках. С ней она хотя бы умеет обращаться.

Мужчины засмеялись. Ольва, складывая стрелы в колчан, отозвалась:

– Помогла бы мне прялка прошлым летом, когда вы были в море, а на остров пришли свейские разбойники?

– С разбойниками справились люди Эйвинда, пока ты с девчонками пряталась в сарае, – усмехнулся Лейдольв.