Эшта спит. Сам по себе, без уколов. Умаялся, будучи несогласным с лечением, с госпиталем, с удерживающими его полотенцами, с родственниками и с собственной однорукостью. Отвязывать его пока не рискнули. Слишком неудачным оказался вчерашний опыт. В докторской палате больше никого нет, все на обеде. В операционной и даже в приемном затишье. Это хорошо, потому что сегодня дежурного оперирующего врача нет. Условно это доктор Наджед, который ушел болеть простудой во флигель, либо доктор Гагал, который ночь провел в морге, поэтому сейчас неизвестно, где находится и что делает. Скорее всего, тоже спит. За терапевта можно посадить дежурить, кого поймаем, за хирурга, к сожалению, нет.
Доктор Никар пишет что-то на подоконнике во второй послеоперационной, там очень удобный подоконник. Что касается Илана, то его желание копаться в фармакологии, сравнивать труд Цереца с "Простыми и сложными лекарствами", разбирать крученую политику и обеспеченность сырьем аптеки и заботиться о том, как отнесется к аптечным вывертам доктор Актар, легко объясняется - ему не хочется подходить к повторному. Потому что тот - Палач. Нужно сделать это. Через силу, через понимание, что работать должен, как на войне: раненых принимать и лечить любых, как своих. Милосердие прежде всего. Жизнь превыше всего. Долг - определяющее руководство для врача. Давай, доктор, найди еще возвышенных слов, пусть подействуют хотя бы как рвотное, уговори себя. Надо.
Сложил листы Актара, перевел дыхание, шагнул в сторону палаты напротив. Остановился. Были бы на одежде таргские рукава - им бы сейчас досталось. В арданской и ходжерской одежде прятать свое замешательство, неуверенность, гнев или раздражение не во что. Руки трясутся? А на операции не тряслись. Просто глубоко вдыхаешь и идешь, куда обязан, стараясь сохранять хотя бы видимость профессиональной невозмутимости. И с надеждой, что оно как-нибудь само пройдет.
Возле Палача никого нет. Даже кровать его на некотором удалении от прочих. Его разбудили - промывали желудок через зонд, случилась такая необходимость, сплюнул кровью. Он слабо водит глазами, не до конца понимает, что с ним, а, возможно, и где он. Илан подошел. Посмотрел. Дождался остановки взгляда на себе. Кивнул.
- Здравствуй. Меня зовут доктор Илан. Я спасаю твою шкуру. Ты меня понимаешь или мне говорить по-ходжерски?
Взгляд медленно фокусируется, на лице отражаются самые разные стадии осознания происходящего от тоскливого "доктор, сколько тебе лет, твоя мама знает, чем ты здесь занимаешься?" до почти панического "почему я до сих пор не сдох?" Последняя мысль произносится вслух на хофрском, практически одними губами.
- Потому что я спасаю твою шкуру, - слегка пожал одним плечом Илан, переходя на ходжерский. - Пока что получается.
Палач закрыл глаза, попробовал отмахнуться от Илана рукой, как от кошмара, получилось слабо.
- Если ты поможешь мне тем, что не станешь мешать, все будет хорошо, - закончил Илан.
Больше не о чем пока разговаривать. Мутно ему. Не понимает еще.
- Стой, - сипит Палач. - Доктор, стой... Позови священника...
- Вашего? Нашего?
- Все равно...
Можно подойти к Обмороку и спросить, есть у них кто-нибудь в посольстве или на корабле, кто бы сгодился. Но... не слишком ли много в госпитале стало хофрского посольства, плодящего вранье и тайны? Доверие к себе они потеряли. На самой окраине Арденны, стоит храмик единобожцев с фениксом на крыше, маленький, скромный. При нем уже лет тридцать живет служитель. Отшельник-не отшельник, там, на дороге к Северной Верфи, отшельником быть сложно, толпы людей ходят туда-сюда на работу и по другим делам, многие у феникса задерживаются. Но человек, стяжавший себе славу подвижника, аскета и проповедника. Зачем нам хофрские странные личности? У нас свои есть. И кое-что примечательно: когда доходит до "все равно" - это дело серьезное. Значит, грехи свои знает и смерти из-за них боится, что-то хочет исправить, надежда есть. Вот он, подарок, можно попробовать чуть иначе относиться к Палачу, даже если тот действительно палач.
- Хорошо, - сказал Илан и ободряюще тронул Палача за плечо.
Тот удивился, словно его волшебством подняло и аккуратно уложило на место. Человек, которому никто никогда не сочувствовал. Ну, посмотрим, как ты поговоришь со священником.
Из коридора донесся шум. Там говорили громко и по-докторски уверенно. Илан мельком глянул в приоткрытую дверь. Из аптечного корпуса через хирургию шел доктор Арайна с помощником, навьюченным свертками и мешками, словно верблюд. Неподалеку от послеоперационной доктор Арайна встретил доктора Никара и вступил в беседу. Помощник у него был из пациентов-звероловов, голова обрита налысо, как у самого Арайны, на черепе повыше виска вмятина со следами швов. Илан про него знал - тот попал в отделение для беспокойных после того, как лошадь лягнула его в голову. Пока доктор Арайна спокойно стоял и обсуждал какую-то проблему, помощник его ходил со своим грузом от стены к стене, не имея возможности остановиться. Арайна не обращал на это внимания.
- Доктор Илан? - говорил Никар. - Только что был где-то здесь. Посмотрите за той дверью. - И указал неправильно, на докторскую палату.
Илан сам вышел навстречу. Доктор Арайна поздоровался коротко, за руку, как принято в Бархадаре, и сразу перешел к делу.
- Вам передали лекарство, я рад, что вам понравилась моя рекомендация, но я обязан вас предупредить, - заявил он.
Илан взглядом следил за челночным ходом душевнобольного, который отталкивался от одной стены, чтобы пойти навстречу точно такому же препятствию по другую сторону коридора, и внутренне опасался, что тот, в своих размашистых и свободных движениях или налетит сейчас на стену и растеряет ношу, или уронит что-нибудь, лежащее сверху. Оторваться от наблюдения было почти так же сложно, как зверолову прекратить.
- Сюда! - щелкнул пальцами доктор Арайна, и помощник в три длинных, неестественно скользящих шага оказался рядом. - Разгружай верхний мешок. Не побей!
О пол звякнули флаконы, не больше десятка. Сверху лежала записка-отчет. В аптеке ничего, кроме брахидского зелья заказано не было, значит, это оно. Сам зверолов долгим преданным взглядом задержался на докторе Арайне и вдруг многозначительно произнес:
- Лысый. Сходи, пописай!
Доктор Арайна игнорировал реплику.
- Будьте осмотрительны с моим рецептом, - указал он длинным жилистым пальцем на мешок. - Не лейте всем подряд. Оно роняет пациента в печаль и размышления о смысле жизни. Кому-то лишь на пользу, а иной и повеситься может.
- Спасибо, учту, - поклонился Илан.
Арайна снова щелкнул пальцами помощнику, и тот мигом оказался у него за спиной. От стены к стене он теперь не ходил, просто туда-сюда качал головой. Простившись с Иланом сухим кивком и ничего хорошего или плохого не сказав про самовольную переделку рецепта, доктор Арайна двинулся в сторону акушерского. Видимо, что-то тащили и туда.
Илан заглянул в полотняный мешок. Так и есть, десять банок. Прочел записку - это окончательный результат, до следующей поставки сырья больше ничего ждать не следует. Два компонента закончились бесповоротно, на три есть заказы по другим лекарствам, нужно соблюдать приоритеты, из оставшегося в достатке ничего путного не слепишь. Перетопчется доктор Актар без подъязычных капель. А, впрочем, ладно, трое суток после пьяного гриба позади, бегает он как конь, болеть сильно ничего не болит, значит, курс скоро можно заканчивать. Зато теперь понятно, отчего плачет. Понятно, и что за бунт устроил Эшта. Ему повторять не будем, от воспаления обойдемся сульфидином. Но оставшиеся десять есть кому влить. Илан осторожно поднял мешок и понес его в палату к Палачу. Ну, доктор Раур. Спровоцировал эксперименты...
