Около одиннадцати я ложусь, но в подъезде шумят, и я не сразу засыпаю. Когда я наконец проваливаюсь в сон, возвращается мама.

– Какой ты чудесный, мальчик мой, – говорит она и гладит меня по волосам.

– Угу, – бормочу я.

– Мне так стыдно, я вообще-то собиралась сразу пойти домой, но тут… Я не хотела.

– Все в порядке, мама.

– А еще я забыла всю еду. Положила пакет под стол…

– Ничего страшного.

– Мне правда очень стыдно, малыш. Ох, сынок, какой же ты у меня хороший…

Мама очень приятно поглаживает меня по голове. Иногда она присаживается на мою кровать и делает это долго. Если дышать ртом, не чувствуешь исходящего от нее запаха. Но мне нельзя засыпать, потому что мама сама не доберется до дивана.

– Ложись, – говорю я ей.

– Ты такой у меня славный, – повторяет она.

Я помогаю ей улечься и мгновенно засыпаю.

Поутру звонок будильника вырывает меня из сна, который невозможно вспомнить. Но он точно был хорошим. В этом я уверен.

Мама лежит на спине и громко храпит. Я доедаю соломку и отправляюсь в школу.

– Вот, – говорю я, протягивая конверт Аде, когда мы входим в класс.

Кажется, никто не обращает на нас внимания.

– Спасибо, Барт, – отвечает она тихо и улыбается, засовывая диск в рюкзак. – Послушаю дома.

– Не жди ничего особенного.

– А я жду! – Ада снова улыбается.

Я догадываюсь, что она шутит. Но делает она это так, что сбивает меня с толку, и я краснею. Даю ей сдуть домашку.

Даже не взглянув на таблицу, учитель Эгиль говорит, что хотел бы видеть в ней больше предполагаемых участников. Ада и еще несколько девочек будут танцевать хип-хоп. Другой наш одноклассник вызвался играть на скрипке, еще предполагается скетч или номер с йо-йо. Две девицы собираются подпевать песне Бейонсе, а Гейр-Уве – показывать фокусы, которые все уже сто раз видели.

– Любое предложение будет принято с благодарностью, – трижды возглашает Эгиль.

На перемене я стою с этим-как-его-там-зовут – даже удивительно, как трудно запомнить его имя.

– Вчера я играл в наикрутейшую игру, – сообщает он.

– Отлично…

– Не помню только, как называется. Там был чувак, которому надо было… нет, сначала ему надо… короче, начало офигенное. Там такой пейзаж, а потом подходит тип с мечом… Играл?

– Нет.

– Ну, просто офигенно! Просидел почти всю ночь.

Вот такие у нас разговоры. Может, стоило бы увлечься игрой с чуваком, вооруженным мечом?.. Но я очень редко играю. Не потому, что не хочу.

На школьном дворе слишком шумно, чтобы назвать паузу, возникшую в нашем диалоге, гнетущей. Однако любое мое сообщение не имеет шансов превзойти рассказ об «обалденном чуваке с мечом». А я мог бы кое о чем порассказать – ну, например, что мама будила меня ночью раз сто, чтобы сказать, как она меня любит. Но меня гложет смутное подозрение, что как-там-его-зовут вряд ли заинтересуется этим сюжетом.

– Сегодня тепло, – говорит он.

Я киваю, хотя на улице довольно прохладно.

И вдруг из ниоткуда возникает подкравшийся к нам Бертрам и встает рядом со мной. Так что мы выглядим как компания из трех человек. В нас с как-там-его-зовут включилась тревожная кнопка.

– Периодическая система – потрясающий пример классифицирующей таблицы, – выпаливаю я в надежде, что Бертрам не просечет, о чем мы говорили.

Но проблема в том, что как-там-его-зовут не врубается в ситуацию и озадаченно спрашивает:

– Ты это о чем?

Надо было ему подмигнуть, говоря про таблицу.

– Проехали.

– Я хотел… я только хотел спросить… – начинает Бертрам. Неужто он собирается сказать, что нам надо держаться друг друга, раз мы все на обочине? – Я только хотел спросить: не хотите ли вы почитать со мной рэп на празднике?

Этот вопрос должен немного повисеть в воздухе. Не потому, что я не знаю ответа, просто я вдруг начинаю сомневаться, правильно ли я расслышал.

Как-там-его-зовут реагирует первым:

– Мне мама не разрешает.

– Да ну? – удивляется Бертрам.

Мне тоже страшно интересно, куда гнет как-там-его-зовут.

– Да, она не хочет, чтобы я перебрался в гетто и расхаживал с огнестрельным оружием, – щеки его слегка розовеют при этом объяснении.

Бертрам взглядывает на меня. Как бы соврать получше?..

– Я на концерте буду петь соло.

– Ну ладно, – и Бертрам отходит от нас.

– Ты будешь петь на празднике? – спрашивает как-там-его-зовут, когда Бертрам уже нас не слышит.

– Нет, но надо же было как-то отмазаться. Между прочим, звучало убедительней, чем у тебя…

– А я вовсе и не врал. Мама действительно готова на все, лишь бы я не читал рэп. Она думает, что именно так превращаются в преступников и садятся на пособие.

– Пособие?.. – повторяю я и смеюсь чуть громче положенного. – Значит, на пособие… ага… – фиговый из меня артист.

– Бертрам читает рэп – с ума сойти!

– А если он прославится?

Мы замираем. Действительно, если Бертраму повезет и он прославится в школе как рэпер, нашим одноклассникам придется избрать себе новую жертву для травли. Таковы неписаные законы жизни. И мы с как-там-его-зовут до смерти пугаемся.

– Может, сходим куда-нибудь вместе после уроков? – вдруг предлагает он.

И внезапно я вспоминаю, что его зовут Юнас. Почему бы ему не стать моим лучшим другом? Ведь если у тебя есть друг, ты уже не изгой. Но для начала хорошо бы больше не забывать его имени.

Эта мысль утешает меня лишь на мгновенье. Нет, исключено – как можно дружить, если нельзя позвать к себе в дом.

– К сожалению, вряд ли получится… Юнас.

– Меня зовут Браге.

– Я так и знал!

По счастью, раздался звонок. Такие разговоры – как катанье на коньках: оступаешься… и головой об лед.

После окончания занятий, чтобы никто за мной не увязался, я поскорее смотался. Натянул наушники на черепушку и врубил плеер.

Принародно распевать под него не стоит, подумают, что ты того… ку-ку. И я стараюсь следить за собой. Но и когда беззвучно разеваешь пасть, со стороны выглядит довольно странно – как будто ловишь ртом мух. Зато так очень хорошо разучиваются арии. Так что у моей жизни есть собственный саундтрек. Скучноватое кино – но под весьма драматичную музыку.

Мамы дома нет, и я стою посреди комнаты, распевая во все горло. Звонить, чтобы узнать, где она, я не могу по двум причинам. Во-первых, у меня нет и никогда не было мобильника. Во-вторых, мамина симка заблокирована.

Мой плеер был приобретен у Чарли-Подешевле. Он живет в нашем подъезде и большой спец по удачным покупкам. Комп за шестьсот крон тоже он нам продал. Сказал, что отдает так дешево только потому, что себе он добыл новый.

В бывшем компьютере Чарли оказалось полно фоток, но ни на одной из них не было его самого. Как-то полицейский, приходивший к нам в школу, говорил, что пользоваться краденым – то же, что украсть самому. В таком случае мы с мамой заплатили шесть сотен, чтобы стать ворами. «У этих людей есть деньги на новый компьютер», – сказала мама, когда мы рассматривали фотки. Действительно, те, у кого сперли этот комп, много ездили на юг, а в их саду стоял огромный батут. Но это не означает, по-моему, того, что им было не обидно лишиться всех этих фотографий. Поэтому я их загнал на несколько болванок, нашел адрес на отсканированном письме и выслал на него диски по почте. Хотя, может, и зря: у них ведь мог быть бэкап – кто знает… Все отпечатки пальцев с дисков и конверта я тщательно стер. Тюрьма не лучшее место для мамы, да и мне неохота выяснять, какие жилищные условия предлагает служба опеки.

Я подключаюсь к открытой сети кого-то из соседей и захожу в «Фейсбук». У меня в друзьях четверо с бокса и два фаната Симпсонов. В их жизни ничего особенного не происходит, да и я никогда не обновляю своих новостей.

Я ищу своего папу. Как всегда, на запрос вылезает восемьдесят шесть миллионов ссылок. Шансы, что на какой-то из них мой отец, весьма велики. Не знаю только, на какой. Папа – американец, и его зовут Джон Джонс. Больше мама ничего не хочет рассказывать. Да я и не уверен, что ей кроме этого что-нибудь еще известно, потому что по-настоящему они и знакомы-то не были. Когда-нибудь я найду своего отца и попрошу свозить меня в «Юниверсал студиос» и другие тематические парки. Но пока мне недостает информации. Я не похож ни на одного из найденных мною Джонов Джонсов. В «Википедии» их семьдесят семь, многие уже покойники.