Дверь за спиной у Пилада внезапно скрипнула, вырвав из-под него стул и вылив на загривок дрожь, точно он был занят чем-то кропотливым и бесконечно интимным. Когда он на скорую руку успокоил заглушающее все вокруг сердце и вышел из оцепенения, позади раздались шаги.

Резко обернувшись, он увидел женщину, испуганно окаменевшую в стене. В свете настольной лампы она показалась Нежину восковой. От неожиданности книга выскользнула у него из руки и, перевернувшись несколько раз в воздухе, упала на пол – будто дала пощечину. Переплет надсадно треснул. Нежин как-то странно оскалился и выставил локти. Бело-желтая пришелица, всплеснув руками, торопливо нырнула в тень и осторожно, словно то было раненое животное, подняла ушибленный том. Нежин выпученными глазами провожал все ее движения.

– Простите. Я постучалась, но вы не отвечали, – посыпались на Нежина торопливые оправдания. Тем не менее глаза от него прятались, а большие пальцы как-то слишком вольно гладили округлость корешка. – Я уж подумала, не случилось ли с вами чего. Вы прошли мимо меня, не сказав ни слова. С непонятным выражением на лице.

Она сбилась, должно быть, сознавая, как мало ей удалось сказать.

– Черт побери, я все могу понять, – вдруг огорошил Нежин. – Но что вы делаете в моем доме? – он говорил сдавленно, задыхался от волнения. Однако сквозь перезвон в ушах понемногу начал что-то припоминать и, вдруг замолчав, погрузился в раздумье.

Женщина в свою очередь принялась что-то объяснять, но, увидав выражение, которое приняло лоснящееся угрюмое лицо, тоже замолчала. Книга все еще была у нее в руках. Заметив это, женщина поспешно положила ее на стол, проведя напоследок пальцем по обложке – как оправляют моложавым любовникам лацканы, – и шагнула обратно к стене.

Обрывки сказанного беспорядочно шевелились, нежась на сквозняке; вслед за ними и мысли потеряли покой, принялись переползать с места на место. Не впервой им было игнорировать оклики. Одни вгрызались в хвосты другим, третьи приклеивались боками, скульптура начинала обретать форму. Не дожидаясь пластического триумфа, Нежин взглянул на застывшую бесцветную фигуру. На оголенном плече были отчетливо видны два втянутых неровных рубца – след незаслуженного счастья. Две глубокие ямки на блеклом пергаменте, в которых угнездились две продолговатые тени.

Внезапно внутренности Нежину сжала совершенно незнакомая злоба. В памяти мелькнуло искаженное временем и крыльями поденок лицо Веры. Он вскочил с поднятыми в воздух руками и, не касаясь ими перепуганной Ольги, стал, точно безумный жрец, оттеснять ее в прихожую.

– Пора уходить. Пора, – бормотал он. – Негоже так. Ночью нельзя. Ночью все становится явным.

Ничего не понимающая Ольга в смятении отступала назад. Выйдя в прихожую, она запнулась о половик и неуклюже упала. Нежин, определенно недовольный этим обстоятельством, и не думал помогать. Он продолжал повторять бессвязное и понукать жестами ее, жалкую и обескураженную. Не понимая, чего от нее хотят, Ольга поднялась и направилась в кухню, но Нежин забежал вперед, преграждая дорогу. Он подхватил со стула полотенце и принялся махать им, словно отгонял назойливую муху.

– Прекратите, прошу вас, – выкрикнула Ольга. – В чем дело?

Нежин все еще пробовал наступать, но она, найдя некий источник уверенности, лишь сложила на груди руки, не двигаясь с места.

– Вам пора уходить. Наступает ночь, – вдруг быстро и тихо проговорил Нежин, остановившись и опустив глаза.

– Я никуда не пойду, – решительно ответила Ольга. – Тем более сейчас.

Нежин затравленно взвизгнул и бросил никчемные кулаки, жаль, не забытые над костром. Ольга попробовала взять его за плечо, но он тут же вырвался и убежал в свою комнату, прихватив полотенце.

Пилад ходил из угла в угол. Несколько раз останавливался и бешено сжимал челюсти, выдавливал хруст из пальцев, но затем вновь отправлялся к стене, пульсирующей бессчетными сердцами-георгинами. Дул под ноги, в отчаянии растирал шею. Эта женщина, конечно, ни в чем не виновата, судил он, и от нервных противоречивых дум сбивался уверенный шаг. Не виновата, но в данном случае она на их стороне, и вместе они заполучили в сети конька для своего аквариума. Пилад резко – сколь позволяло чешуйчатое тело – повернулся и сел на диван. Это еще надо иметь определенные способности, чтобы просто так собраться и заявиться в чужой дом, жить – уточнял он с коликами и неприязнью. А в планах и не только жить. Пилад чувствовал себя начисто опустошенным. Пусть короткая, но сцена, посторонний человек, человеческие голоса – все это было в корне непривычно для этого дома. Пилад свесил отяжелевшую, несмотря на звон, голову, расправил хвост и мгновенно заснул.

На кухне никого. Пилад на цыпочках прошел к столу и сел. Он спал в одежде, и теперь все тело казалось чужим. Людей, живущих в одиночестве, упоминание подобных ощущений вряд ли оставит в долгих размышлениях. Пилад, мелко подрагивая в утренней прохладе, быстро погрузил в себя кусочек позавчерашнего пирога, запил холодной, не проснувшейся до конца водой и потер о край подоконника зудящую пятку. Замер. Прежняя стояла тишина. Может, никто и не приходил? Чего только порой не породит сон разума вместе с несвежими продуктами.

Сегодня Пилад решил обойтись без пальто. Небо, заглядывающее поверх штор, не предвещало ничего дурного. Уже выйдя на лестничную клетку, он услышал, как в глубине квартиры скрипнула дверь спальни и раздались тихие шаги. Пилад с подергивающимся, непрерывно меняющимся лицом немедля затворил дверь. Разбуженный ключ проворно скользнул ей в чрево.

Подъезд выходил мутными бойницами на восток и в этот час был уже залит ярким солнечным светом. Пилад стал бодро спускаться вниз по лестнице: руки держал поднятыми, словно арлекин, балансирующий на шаре; ни просаленных перил, ни змей он не касался. Кот был на прежнем месте, ступеньки тоже.

По понятным причинам Пилад не пользовался лифтом.

В это утро его никто не беспокоил, и он беззвучно погрузился в измерения, где еще не был ни Нежиным, ни Пиладом.

Он не мог вспомнить, когда последний раз видел сны, и такие самочинные путешествия во многом служили заменой. Места, приходившие когда-то давно, преображались памятью, через неведомые каналы прихотливо проникал смолотый поздней песок, но при всем отчетливость не угасала, и местами проступали стежки нитей. Тело теряло весомость, ноги не касались земли, и сознание передвигалось настолько стремительно, выхватывая все новые и новые картины, что он почти летел. Все происходило плавно, как в фильме, без малейших задержек, и сомлевшему зрителю ни разу не доводилось видеть пустой холст на месте декораций.

Ветер подхватывает душу. Знать, в тех краях он дует, куда пожелаешь.

Заросшая, едва различимая для глаз тропинка петляет между зарослями папоротника и выходит к дому, в котором провел почти половину жизни. Оглянись: за спиной раздвоенный матовый ствол, каким похвастать может одна лишь молодая ольха. Если провести рукой сквозь густолиственные клейкие ветви, легко нащупать на их конце плотные милые шишечки. Неспроста. Такие позволены не всем. Под ногами все те же папоротники, а между ними – все та же тропинка. Кому-то известно – как то, что есть у него ноги, – на другой ее оконечности пруд. Заросший, сообщающийся по весне тонким блудливым ручьем с рекой.

Мгновение – и беглец уже на топком берегу. Огромная ива нависает над темными стоячими водами и не отпустит так просто. Эмбла – ее объятия сразу за материнскими. Она отвечала упруго, пуская пышными космами круги по воде. Женщины, появлявшиеся после, были неизбежно сравниваемы с нею – любовью тайной, изначальной. Лежа, сонно плеща на берег, он видел в зыбких разводах, как три хмурых брата с багряными лбами пришли без приглашения. Они мало походили друг на друга и, вооружившись лезвиями, корпели над двумя древними куклами, отворачиваясь, таясь. По любовнице чувствовалось: одного из братьев гораздо больше заинтересовала простая идея – выстрогать нечто новое на собственный вкус из податливой извитой древесины. У двух других стало туго с выбором.