Изначально численность дивизии была невелика — около 2500 штыков и сабель при 13 орудиях. 8 января в подчинение Май-Маевского был передан также 1-й Офицерский генерала Маркова полк, 12 января — Корниловский ударный полк, а чуть позже — также и Партизанский генерала Алексеева пехотный полк. Таким образом 3-я дивизия фактически превратилась в группу войск, которую наименовали Донецкой. Впервые со времени создания Добрармии все «цветные» части были объединены под одним руководством — генерал-майора В. З. Май-Маевского.
На Донбассе войскам генерала противостояло сразу несколько враждебных сил. Во-первых, красные — группа Кожевникова, вскоре преобразованная в 13-ю советскую армию, во-вторых, украинские войска, в-третьих, воинство атамана Нестора Махно. Последний еще 15 декабря 1918 года заключил с Директорией УНР соглашение о совместной борьбе с белыми в случае их наступления на Украине, но уже через десять дней махновцы повернули оружие против союзников. В-четвертых, на Донбассе оперировали также местные рабочие отряды большевистской и левоэсеровской ориентации. Так что Донецкая группа войск продвигалась вперед, руководствуясь одним принципом: каждый, кто оказался на пути, — враг.
Первые же бои у Краматорска, Славянска и станции Розовка завершились в пользу белых. Попытка махновцев наступать 8 января была успешно отражена, и к 10 января дивизия достигла Токмака и станции Царевоконстантиновка. Очень помогли бойцам Май-Маевского два белых десанта, высадившихся в Геническе и Бердянске, — они также прорвались к Токмаку. Но ситуация осложнялась тем, что белым приходилось одновременно учитывать и «красный» фактор. 1-я и 4-я партизанские советские дивизии 9 января нанесли удар в направлении Старобельска и Беловодска и вскоре заняли их, 19 января отбили Славянск, а 21-го — и Луганск. 23 января началось контрнаступление белых на Дебальцево и Славяносербск, но через неделю части 3-й Украинской советской дивизии прорвались к Краматорску. И так день за днем, неделя за неделей. Оперативная обстановка менялась чуть ли не ежечасно, образовавшиеся «дыры» на фронте «латали» как могли. В каких условиях приходилось воевать белым, свидетельствует очевидец: «Привезенная от красноармейцев с Северного Кавказа эпидемия тифа, или „испанка“, свирепствующая в Европе, к концу января приняла повальный характер. Редкие ряды бойцов совсем опустели; вопрос с продовольствием и фуражом был острый; теплое обмундирование отсутствовало; обувь пришла в полную негодность <…> Здесь дрались нормально один против десяти, часто и против двадцати. Часто были случаи, когда в подкрепление посылались роты в 20 штыков, а под станцией Дебальцево взвод офицерской роты, в составе семи штыков, перешел в контратаку и задержал наступавшие цепи красных»[254]. А в рапорте командира Корниловского ударного полка сообщалось, что с 1 января по 1 мая 1919 года полк потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести 3303 человека, то есть за четыре месяца трижды полностью переменил состав.
В подобных условиях Май-Маевскому приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы имеющимися немногочисленными силами не только сдерживать натиск многократно превосходящего противника, но и наносить ему поражения. Важнейшие пункты на линии фронта держались небольшими отрядами, а в тылу, на узловых станциях, дежурили бронепоезда с резервными силами, которые в случае необходимости быстро перебрасывались с одного участка фронта на другой. Такую тактику высоко оценивало не только начальство Май-Маевского, но и его противники. «В Донецком бассейне, в районе Волноваха — Никитовка — Колпаково — Таганрог, действует группа противника под командованием генерала Май-Маевского, состоящая исключительно из добровольческих частей (пеших и конных), слабых по численности (полки по 250–300 штыков, в ротах и эскадронах по 50 штыков — 30 сабель), — отмечал в приказе от 27 марта 1919 года командующий советским Южным фронтом В. М. Гиттис[255]. — Особенность этих малочисленных частей — их хорошая подготовка. Чисто контрреволюционные элементы, из которых состоят добровольческие части, офицеры, юнкера, дворяне, помещики, студенты и прочие, являются хорошими одиночными бойцами, умеющими вести борьбу за местные предметы, быстро и умело маневрирующими и применяющимися к местности и обстановке, хорошо применяющими в дело бронепоезда, чему способствует хорошо развитая сеть железных дорог этого района»[256].
Артиллерист В. А. Ларионов[257], в те дни — юнкер-марковец, так вспоминал донбасские бои начала 1919 года: «Жутко было в те дни на Донбассе: переплет железных дорог давал широкий простор многочисленным советским бронепоездам… Шахтерское население держалось по отношению к нам недоверчиво и даже враждебно. Мы должны были бегать с пушками за отдельными ротами марковцев и за вскоре прибывшими корниловцами, передвигавшимися в разных направлениях по железным дорогам Донбасса в теплушках. <…> Три долгих месяца мы дрались в Донбассе против значительно превосходящих нас сил противника, наступавшего ежедневно на всех участках „фронта“. <…> Это было нелегко — идти в бой на рассвете, зная заранее, что к вечеру придется все равно вернуться в свои хаты… усталыми, голодными и злыми. Чернухино, Ольховатка, Никишины хутора, Немецкая колония, недалеко от Дебальцева, были обычным театром наших боевых действий. Мы танцевали ежедневно взад и вперед, и ругали командование, не понимая цели и смысла этих упорных, утомительных и ничего не решающих боев»[258]. В. А. Ларионову вторит дроздовец А. В. Туркул, называвший бои в Донбассе начала 1919-го топтанием в крови.
Конечно, ни в каких учебниках, ни в каких уставах не было написано, как воевать в подобных условиях. Эту науку все полководцы Гражданской постигали на поле боя, каждый по-своему. И Владимир Зенонович уже в который раз чувствовал, что оказался в своей стихии. Полковник-корниловец М. Н. Левитов[259] оставил такую выразительную зарисовку генерала в бою: «На фронт очень часто приезжал командующий отрядом генерал Май-Маевский. Страдал генерал от своей тучности, и не было для него большей муки, чем молебны и парады, когда он, стоя, утирал пот с лица и багровой шеи носовым платком. Но этот человек совершенно преображался, появляясь в боевой обстановке. Пыхтя, он вылезал из вагона, шел, отдуваясь, до цепи, но как только равнялся с нею, на его лице появлялась бодрость, в движениях уверенность, в походке легкость. На пули, как на безобидную мошкару, он не обращал никакого внимания. Его бесстрашие настолько передавалось войскам, что цепи шли с ним в атаку, как на ученье. За это бесстрашие, за уменье сказать нужное ободряющее слово добровольцы любили своего „Мая“»[260]. Кстати сказать, именно тогда, в тяжелые донбасские дни, кто-то впервые уважительно сравнил генерала с Кутузовым: Михаил Илларионович, как известно, тоже не отличался стройностью и подвижностью движений.
О поведении Май-Маевского в бою свидетельствует и другой мемуарист, настроенный к генералу в целом куда менее благожелательно. Б. А. Штейфон[261], командовавший в Добровольческой армии восстановленным 13-м пехотным Белозерским полком, описывает один из боев на Донбассе в феврале — марте 1919 года:
«В Донецком бассейне я был начальником штаба 3-й пехотной добровольческой дивизии, входившей в состав 2-го корпуса.
Командир корпуса во время боев часто вызывал меня к аппарату и запрашивал о положении дел, проявляя обычно и правильное понимание обстановки, и большое мужество.
Однажды, когда я еще не успел узнать генерала Май-Маевского, на участке дивизии назревала очередная неустойка. Резервов не было. Артиллерия умолкла, она отходила. Наши слабые пехотные цепи были оттеснены и с трудом удерживались на тыловой позиции.
