Впрочем, успех был лишь тактическим: 12 апреля положение стало еще более угрожающим для белых. На совещании у командующего прозвучали неутешительные данные: противник постоянно получает пополнения, у него вдвое больше орудий и два бронепоезда, он не испытывает нехватки в боеприпасах. Добровольцам же потери в живой силе восполнить некем. Впервые была зафиксирована «утечка» личного состава в тыл. В 1-й бригаде осталось около 1200 штыков, во 2-й — около 600, и каждый из этих людей теряет сознание от усталости… Словно в подтверждение этих слов, Сергей Леонидович задремал прямо на совещании, уронив голову на плечо И. П. Романовского. Когда Романовский толкнул его, Марков смущенно произнес, обращаясь к Корнилову:
— Простите, Ваше Высокопревосходительство, разморило. Двое суток не ложился…
На совещании Корнилов принял решение — продолжать штурм Екатеринодара на рассвете 14 апреля. Расходились генералы хмурые. Даже Марков, славившийся в армии оптимизмом, сказал Н. С. Тимановскому[101]:
— Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Если не возьмем и если возьмем — погибнем.
Но штурм этот не состоялся. Ранним утром 13 апреля осколками артиллерийского снаряда красных был убит Лавр Георгиевич Корнилов. Обычно принято называть этот снаряд «случайным», но, судя по воспоминаниям красного командира В. А. Сергеева[102], в 1969 году опубликованным в сборнике «Против Деникина», дела обстояли иначе: «В ночь на 13 апреля мальчонка, назвавшийся Гришей Малько, прибежал к штабу Д. П. Жлобы[103] и сообщил, что „на той стороне“ он видел много генералов и даже „самого главного, который похож на калмыка и кричит на всех“. — А ты запомнил, Гриша, в каком доме этот маленький крикливый генерал? — спросил Жлоба. — Во-он в том, — привстав на цыпочки, показал мальчик. — Наверняка это сам Корнилов, — сказал мне Дмитрий Петрович. Вызвав командира батареи Д. И. Рогачевского, Жлоба приказал ему быть готовым к рассвету открыть огонь. Утром артиллеристы дали несколько залпов по дому. После атаки мы узнали, что Корнилов убит»[104].
Маркову сообщили об этом сразу же после гибели командующего, но он передал новость только немногим подчиненным: 1 — я бригада весь день вела бой, не зная о смерти Корнилова. И только вечером марковцы услышали ошеломившую их весть. В первые минуты ей не хотели верить; когда пришло осознание случившегося, многими завладело отчаяние. Казалось, что с гибелью Корнилова все кончено, потеряли смысл и штурм, и сам поход. Зазвучал вопрос: «Куда мы теперь пойдем?» «Да куда глаза глядят!» — отвечали одни. «Начальство знает куда!» — говорили другие.
Неожиданно рядом с обсуждавшими новость офицерами оказался Марков. Генерал был спокоен и уверен в себе, казалось, что гибель Корнилова, которого он безмерно уважал и любил, никак не повлияла на него.
— Да, генерал Корнилов убит! — резко произнес Сергей Леонидович, глядя на враз примолкших офицеров. — Мы почти окружены. Дальнейшее будет зависеть от нас. Этой ночью мы должны оторваться от противника. Отход без привалов, в полном порядке[105].
И Марков исчез в темноте. Его самообладание, сила духа поразили тогда многих и заставили взбодриться.
Конечно, чины 1-й бригады надеялись, что командующим армией станет именно Марков. Ведь он был душой похода, правой рукой Корнилова, его храбрость и хладнокровие были общеизвестны. Но начавшиеся по этому поводу разговоры резко пресек сам Сергей Леонидович: «Армию принял генерал Деникин. Беспокоиться за ее судьбу не приходится. Этому человеку я верю больше, чем самому себе»[106]. И этих трех фраз вполне хватило, чтобы слухи и разговоры умолкли сами собой…
В те дни едва ли не один Марков был так уверен в Деникине. Безграничный авторитет Антона Ивановича как бесстрашного начдива Великой войны, единственного человека в армии, дважды получившего Георгиевское оружие — обычное и с бриллиантами, «быховца», был поколеблен во время Ледяного похода тем, что полубольной Деникин проделал его в армейском обозе. Да и вождем, атаманом, не отличающимся от своих подчиненных, этаким лихим партизаном, который неожиданно проявился в Маркове во время похода, Деникин никогда не был. Но у него были другие преимущества — хладнокровие, стойкость, умение широко видеть проблему, врожденное мастерство маневра. И именно это мастерство спасло, казалось бы, полностью деморализованную гибелью Корнилова и обескровленную Екатеринодаром армию. Отменив штурм, Деникин повел добровольцев единственным возможным путем — на север, к границам Дона. В каком состоянии совершался этот отход, вспоминал артиллерист-марковец В. А. Ларионов: «Все идут молча. Ни шуток, ни разговоров, лишь топот коней, шум колес, позвякивание орудийных щитов. Положение страшное: четыре снаряда на всю бригаду. Роты по десять штыков и многотысячный транспорт, — лазарет раненых и больных. Ноги стерты в кровь, усталость физическая и моральная беспредельны. <…> Генерал Марков — нахмуренный, злой, похудевший — свирепствует в обозах и работает плетью на всех переправах и железнодорожных переездах. Он один из немногих, не погрузившихся в апатию и уныние»[107].
В пятом часу утра 16 апреля вышли к линии занятой красными Черноморской железной дороги, недалеко от станции Медвёдовской. Там произошел еще один легендарный бой с участием Маркова — бой, который фактически спас армию от полного разгрома. Сергей Леонидович с группой конных разведчиков захватил железнодорожную будку и как раз допрашивал перепуганного сторожа, когда раздался телефонный звонок. Звонили с занятой красными станции Медвёдовской.
— Спокойно ли на посту, нет ли кадет?
— Совершенно спокойно, — ответил генерал.
— Для верности скоро подойдет бронепоезд.
— Пришлите, товарищи. Оно будет вернее[108].
По другой версии, изложенной в воспоминаниях В. А. Ларионова, Марков сам позвонил в Медвёдовскую и, сыграв панику, попросил немедленно выслать бронепоезд, так как к переезду «идут кадеты». Какая из этих версий точнее, сказать трудно — появление вражеского бронепоезда в любом случае было гибельным для армии, которая только начала пересекать железнодорожное полотно (из-за гигантского обоза этот процесс был очень долгим). Но, с другой стороны, бронепоезд — это снаряды и патроны, которые были жизненно необходимы. Возможно, Сергей Леонидович сознательно пошел на смертельный риск, который в итоге обернулся блестящим боевым эпизодом…
Повесив трубку, генерал тут же сделал необходимые распоряжения. Бронепоезд появился через полчаса. У переезда уже собрались все старшие начальники армии — А. И. Деникин со штабом, М. В. Алексеев. Обоз продолжал медленно тянуться через переезд, и поезд двигался прямо на него… Хладнокровно рассчитав момент, Марков со своей знаменитой плетью в руке выбежал прямо к паровозу:
— Поезд, стой! Раздавишь, сукин сын! Разве не видишь, что свои?!
Поезд остановился, и в этот миг генерал точным броском кинул ручную гранату в будку машиниста. Грянул взрыв, а Марков, отбегая, крикнул:
— Орудие, огонь!
Орудие Юнкерской батареи капитана А. А. Шперлинга в упор ударило по бронепоезду. Зазвучал ответный огонь, но добровольцы уже бросились на штурм. Экипаж бронепоезда, состоявший из моряков, стойко защищался и погиб целиком, потери белых составили 15 убитых и 60 раненых. Из захваченных пушек тут же обстреляли станцию, отпугнули второй бронепоезд красных и взяли множество трофеев, целое богатство — около 360 снарядов, 100 тысяч патронов, продукты… Но главное — после этой победы у армии словно открылось второе дыхание. «Настроение сразу же улучшилось, — вспоминал В. А. Ларионов. — Как будто не было кровавого екатеринодарского боя, усталости, сознания безнадежности. Окрыленная, пополненная снарядами и патронами армия быстро двигалась на север»[109]. «Для того чтобы армия вновь поверила в свою звезду и обрела утраченную волю к победе, необходимо было чудо. Этим чудом сделался подвиг генерала Маркова, который глубоко всколыхнул всю армию. Своей почти безумной храбростью, спасшей всех, генерал Марков вновь окрылил подбитые надежды, вдохнул в почти омертвевшее тело армии свой буйный, властный, героический дух»[110], — писал один из первых корниловцев, первопоходник, а в эмиграции — священник, князь Н. П. Ухтомский.
