На должности начштаба Марков не пользовался в новорожденной армии популярностью. Его резкость и прямота в обращении многих коробили и задевали, так что, по свидетельству Деникина, «войска относились к нему сдержанно <…> или даже нестерпимо (в ростовский период Добровольческой армии)»[84]. По свидетельству историка Марковских частей В. Е. Павлова[85], не приняли Маркова и штабные работники, так как «он боролся с „канцелярщиной“ и требовал дела»[86]. Но продолжалось такое положение недолго: те самые качества, за которые не любили Маркова-штабиста, мгновенно превратились в достоинства, стоило ему вернуться в строй…

Новый год, начало последнего года своей жизни, Сергей Леонидович встретил с юнкерами-артиллеристами. Они были для него своими, ведь по образованию он был «констапупом», а у «михайлонов» преподавал перед войной. По традиции выпускники двух этих училищ, Константиновского и Михайловского, относились друг к другу настороженно, но на новогоднем вечере с этой традицией было покончено — юнкера решили больше никогда не вспоминать былой вражды и считать друг друга братьями. Когда Марков пришел в батарею, там только начали расставлять тарелки на столах, и юнкера сконфуженно оправдывались — мол, не все еще готово.

— Не смущайтесь, я могу быть полезен и при накрывании стола, — засмеялся генерал, принимаясь помогать по хозяйству.

Первый тост Марков поднял за гибнущую Россию, за ее императора и за Добровольческую армию. На этом официальная часть кончилась, и за глинтвейном начался общий разговор. Марков заметил, что в черный период русской истории страна недостойна иметь своего царя, но когда все закончится, он не может представить себе Россию республикой. Насколько правдиво описывает эту сцену В. Е. Павлов — неясно, возможно, что он задним числом приписал Маркову свои политические симпатии. Будь Сергей Леонидович убежденным монархистом, он вряд ли упомянул бы в письме А. Ф. Керенскому 15 июля 1917 года «кошмарное распутинское владычество»[87], а впоследствии не вступил бы в конфликт с М. Г. Дроздовским, не скрывавшим своих симпатий к низложенной династии.

Прощаясь с юнкерами, Сергей Леонидович сказал:

— Сегодня для многих последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе. Нам ничего не надо, кроме одного… — Он помолчал и крикнул: — Да здравствует Россия!

Все начало 1918 года прошло для молодой Добровольческой армии в тяжелых боях. С 10 января штаб армии размещался в Ростове-на-Дону, но большевики теснили добровольцев со всех сторон, и 21 (по новому стилю) февраля Корнилов подписал приказ о выводе армии из города. Куда — он и сам толком не знал, единого мнения по этому поводу не было, но выбор был невелик: или степные хутора в Сальских степях, так называемые зимовники, или Кубань, где сопротивлялись большевикам местные добровольческие отряды В. Л. Покровского[88]. В конце концов остановились на втором варианте — Кубань, ее столица Екатеринодар. В ночь с 22 на 23 февраля 1918 года армия выступила из Ростова. Так начинался легендарный 1-й Кубанский (Ледяной) поход, впрочем, тогда еще не имевший никакого названия…

«Срез» добровольчества первых, самых тяжелых дней Белого дела был чрезвычайно широк. За Корниловым по весенним степям шли генералы и офицеры, военные чиновники и вольноопределяющиеся, солдаты и матросы, юнкера и кадеты, врачи и сестры милосердия, гражданские чиновники и священники. Шли бароны, графы, князья и шли крестьяне, мещане, рабочие. Шли великороссы, малороссы, белорусы (впрочем, все они, как правило, считали себя русскими), болгары, калмыки, чехи, словаки, туркмены, эстонцы, сербы, евреи, немцы, австрийцы, латыши, литовцы, поляки, грузины, армяне. Шли мужчины и женщины (причем женщины были не только сестрами милосердия, но и офицерами, и добровольцами). Шли седые ветераны двух войн и шли шестнадцатилетние мальчики. Последних было гораздо больше: лишь одна шестая армии — около шестисот человек — были старше сорока лет. Больше половины участников похода (54,5 процента) составляли молодые офицеры военного времени, главным образом прапорщики, подпоручики и поручики, выглядевшие в глазах седых генералов детьми. «Крестовый поход детей! Да, пожалуй, — вспоминал С. Н. Ряснянский. — Эти „дети“, руководимые самоотверженными офицерами, спасли честь России. В то время, когда зрелые, мудрые „мужи совета“ признали власть коммунистов или отошли от дел, эти „безумцы“ взялись за винтовку и шашку»[89].

Во многом поход был «родственным» — в него уходили братья, сестры, мужья с женами, отцы с детьми, уходили целыми семьями, «ветвями» родственников и свойственников. Шли братья Бирюковы — трое добровольцев, трое братьев Ливенцовых — вахмистр, сотник и подъесаул, трое братьев Мяч — все поручики, трое братьев Рябченко — хорунжий, сотник и подъесаул, трое братьев Колюбакиных — капитан, штабс-капитан и кадет, трое братьев Зекрач — подъесаул и двое есаулов, трое братьев Никиша — казак, старший урядник и сотник, трое братьев Ляхницких — прапорщик, поручик и штабс-капитан… Братья Смильгины — оба подпоручики, братья Томазо — прапорщик и доброволец, братья Ковчаны — вахмистр и лекарский помощник, братья Фесенко — хорунжий и прапорщик, братья Милютины — доброволец и поручик, братья Мошкины — доброволец и прапорщик, братья Перевозовские — есаул и сотник, братья Коротченко — оба прапорщики, братья Буряки — есаул и полковник, братья Дидыки — вахмистр и прапорщик, братья Чекаловы — сотник и полковник, братья Малышенко — есаул и полковник, братья Шатовы — капитан и вольноопределяющийся, братья Возионовы — доброволец и прапорщик, братья Ржищевы — штабс-ротмистр и ротмистр, братья Гетмановы — оба полковники, братья Беловы — капитан и полковник, братья Ненашевы — доброволец и врач, братья Гольдшмидты — прапорщик и подпоручик, братья Бойченко — подпрапорщик и подпоручик, братья Новосельские — рядовой и доброволец, братья Смагины — полковник и ротмистр, братья Гречишкины — коллежский и статский советники, морские офицеры братья Ильвовы — оба лейтенанты, добровольцы братья Гиршберги и Денисенко… Брат и сестра Сериковы — хорунжий и доброволец… Сестры Шапошниковы и Энгельгардт — сестры милосердия… Отец и сын Щупляки, Озаровские, Парицкие и Куницыны, отец и сын Фирсовы — генерал-майор и кадет, отец и сын Ивановичи — генерал-майор и прапорщик, отец и двое сыновей Лисицыны, отец и дочь Шпилиотовы — штабс-капитан и доброволец, отец и двое сыновей Чистяковы, семья Целебровских… Муж и жена Гусак — прапорщик и доброволец… И это еще далеко не все. Примеры можно продолжать и продолжать.

Заодно отметим и некоторые курьезы Ледяного похода. Не могут сегодня не вызвать невольной улыбки фамилии таких первопоходников, как Ульянов, Ворошилов, Каменев, Калинин, Пилсудский, сестра милосердия Троцкая, поручик Чехов, доброволец Шолохов, поручик Пелевин, поручики Андрей Сахаров и Владимир Высоцкий. Участвовали в походе в будущем знаменитый советский драматург, а тогда прапорщик Евгений Шварц, муж Марины Цветаевой прапорщик Сергей Эфрон…

Участвовал в Ледяном походе и дальний свойственник автора этих строк — Василий Павлович Горда (1898–1968). К Корнилову он, уроженец Саратова, юнкер Елисаветградского кавалерийского училища, а потом студент Донского политехнического института, ушел добровольцем вместе с братом Константином. Уже в парижской эмиграции Василий Павлович, работавший шофером такси, стал мужем моей двоюродной прабабки, дочери генерала, оперной певицы Натальи Михайловны Михайловой-Весле. Могилы супругов находятся на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа…

Вскоре после выхода из Ростова маленькая, недотягивавшая по численности даже до полка образца 1914 года армия была реорганизована: батальоны свели в полки, разрозненные части объединили. Сергей Леонидович возглавил один из полков — Сводно-офицерский, состоявший из четырех рот (в трех было примерно по 200 штыков, в четвертой — 110), команды связи и подрывников (28 человек), пяти ординарцев, обоза и лазарета (около 100 раненых, 5 сестер милосердия). Всего около восьмисот человек. Перед строем своего полка Марков обратился к нему с речью: