Наконец, когда разобрались, что к чему, и все утихло, многие летуны один за другим начали вылезать из кустов, пряча от стыда глаза. И последним — злосчастный инженер с огромной шишкой-подушкой, затянувшей синяком глаза. Командир полка, выстроив полк, потрясая пистолетом перед носом красного как рак инженера, громко говорил:

— Инженер! Учтите! Если подобное еще раз повторится!.. За организацию суматохи, как злостного паникера, собственноручно расстреляю перед строем!.. Вы обязаны в случае нападения первым помочь мне организовать оборону аэродрома!. А вы! вместо этого, первый, сломя голову несетесь в кусты, разбиваетесь о столб, да еще кричите на весь аэродром дурным голосом: «Убиваю-ют!..»

Окружавшие Хаммихина слушатели долго и громко смеялись…

Как-то Владимир посочувствовал ветерану: «Столько сделали боевых вылетов, а наградили вас всего одной медалью…»

Хаммихин, искоса поглядев на него, раздельно произнес:

— Мне наплевать на бронзы многопудье! Мне наплевать на мраморную слизь! — И, придвинувшись вплотную, жарко обдавая дыханием, шепотом продолжал: — На свете нет ничего дороже, чем человеческая жизнь! А дураки рискуют ей, разменивают на побрякушки!..

Владимир запротестовал, заспорил было, но Костя, к удивлению, неожиданно согласился:

— Конечно, конечно, — ворковал он. — В критических обстоятельствах приходится жертвовать, как Гастелло… — Потом, чмокнув губами и горестно покачав головой, трагически произнес:

— Да-а, обижают меня крепко. Летаешь, летаешь, а не замечают. Вот уже с тобой мы сделали сколько вылетов?.. Пять или шесть, по-моему?..

— Да-а, шесть, — смущенно согласился Владимир, так как вылеты эти были не опасны. В тыл, в штаб корпуса, в соседние полки. Летали, словно в Среднегорье, нигде не встретив ни одного «мессера»…

В другой раз Хаммихин наставлял:

— Вы, «подсанята», почему быстро гибнете?.. Потому что везде лезете первыми. Суетесь, как вас учили в тылу. А что к чему, не соображаете! Нет в вас никакой хитринки, а без нее и в мирной-то жизни не проживешь!

Шумно вздохнув и покашляв, доверительно закончил:

— Ты вот что! Держись меня, понял?.. Главное слушайся! И выполняй безоговорочно!.. Со мной, запомни, не пропадешь!

— Так я ведь слушаюсь, — заикнулся было Владимир, но командир не дал договорить:

— Знаю, знаю. Главное, чтоб в горячий момент не подвел! — и, понизив голос, наклонившись: — Ты вот что! Не напрашивайся особенно летать-то!.. Особенно на боевые вылеты. Полк на это есть. А мы звено управления. Наше дело — связь, командировки. Действуй по пословице: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся!»… И помни — чем меньше летаешь, тем больше живешь!..

13

— Так держать! Так держать! — склонившись к прицелу, командовал Владимир. Он наблюдал, как цель — железнодорожные составы, залитые светом САБ (светящейся бомбы) — медленно двигалась по курсовой черте к перекрестию. В тот момент, когда цель заползла в центр, энергично давнул упругую боевую кнопку.

— Бомбы сбросил! — прокричал он, и ему даже показалось, как в поле зрения прицела одна за другой мелькнули массивные туши «соток», понесшиеся к земле. — Разворот!..

И хотя Хаммихин бросил машину вниз с разворотом, Владимир, высунувшись в блистер — выпуклый прозрачный колпак — продолжал наблюдать за целью…

Прошли какие-то мгновенья. И вот железнодорожные составы наискось перечеркнула линия огненно-рыжих кустов — разрывов. Вздыбились, подпрыгивая вагоны, сталкиваясь в воздухе и разлетаясь в стороны. Запрыгало, заплясало пламя на них. Осветилась вся станция, хотя САБ давно уже погасла.

В воздухе пламя тоже бушевало. Сотни клубящихся огненных вспышек рвали вязкую темноту ночи в различных местах на различных высотах. Узкие лезвия прожекторных лучей резали пространство на огромные черные полотнища, выискивая жертву — самолет.

Хаммихин метался в этом огненном месиве, точно в мешке, не находя выхода. Сорок потов с него сошло, пока, наконец, на малой высоте он не вышел из простреливаемой зоны…

Где-то около линии фронта пришел в себя. Осмотревшись внимательно, заметил слева на пульте горящие глазки лампочек, похожие на рубины.

Что же это? Почему не сбросили бомбы?

— Штурман! — закричал он нетерпеливо.

— Слушаю, командир! — запыхавшись, отозвался появившийся Ушаков.

— Ты сбросил бомбы или не сбросил!?

— Конечно!..

— Что — конечно?.. Сбросил или нет?

— Сбросил, конечно!

— А это что? — показал рукой Хаммихин.

Владимир перегнулся, уставился на лампочки.

— Почему горят?.. Должны потухнуть, если сброшены?..

— Не знаю, — упавшим голосом протянул Владимир. — И аварийно я продублировал…

— Вот и я не знаю, — зло говорил Хаммихин. — Выходит, не сбросил ты их! А мы такие муки перенесли!.. Жизнью рисковали…

— Этого не может быть! — возмутился Владимир. — Я сам видел разрывы. И вы видели, если смотрели!..

— Мы-то не видели! — возразил Хаммихин. — Не до того было! Сам прекрасно знаешь…

— Ну, а если не видели, так верьте мне!

— Это почему же? А сигнальные лампочки? Они что, врут?

— Конечно! Электроцепь, видно, неисправна.

— Вот так здорово! Техника, выходит, врет, а он не врет!.. Ты слышишь, Саня? — наклонился Хаммихин к второму пилоту Родионову. — Сигнализация врет, а он не врет!..

— Да-а, — осуждающе качая головой, усмехнулся Сашка, взглянув на Владимира. — Чудеса, да и только.

— А ты понимаешь? — повернулся Хаммихин к Ушакову. — Пока горят лампочки — не имеем мы права верить тебе.

— Ну не верьте. Ваше дело, — обиделся Владимир. — В тот раз тоже не верили, а правым-то оказался я.

— Вот что, друг! Всякую-то околесицу не плети! Ты отлично знаешь, что прошлый раз к нынешнему никакого отношения не имеет! И нечего козырять прошлым! Лучше подумай о спасении своей шкуры!.. А то с бомбами-то прилетим, да сядем — знаешь, что будет?..

Хаммихин умышленно сделал паузу и, словно наслаждаясь, медленно цедил: — За невыполнение-то задания по головке не погладят. А вот к стенке могут поставить! А то, не дай бог, на своих же бомбах подорвемся во время посадки. Да и другие самолеты полка можем подорвать!.. Так что давай, пока не поздно, курс на запасную цель и пошлепаем туда!..

— Незачем нам туда. Я сам видел разрывы своих бомб. Идем домой.

— Ну и упрямый ты, как бык! А если это не твои разрывы? А другого самолета?.. Над целью-то, наверняка, мы были не одни?!.

— Возможно.

— А если возможно, так почему не допускаешь, что бомбы не сбросились.

— Потому что сам сбрасывал и видел, как они мелькнули!

— Видел! Ночью?

— Да, видел…

Хаммихин расхохотался.

— Ты что? Кошка, что ли?

— Не кошка, а видел, что тут особенного?

Хаммихин продолжал хохотать. Повернувшись, хлопнул Родионова по плечу. Нагнулся.

— Ты слышишь, Саня? Штурман-то совсем заврался. Говорит — сам видел в прицел, как мелькнули падавшие бомбы. И это ночью?.. Ох, уморил!

Хаммихин, откинувшись на спинку, хохотал громко и басовито.

— Да-а, да-а, — иронически улыбаясь, крутил головой Сашка.

Владимир спокойно наблюдал за ними, ожидая, когда прекратится нелепый, несуразный смех. А вернее, открытое, преднамеренное издевательство…

Все эти дни с момента прибытия Хаммихина из госпиталя Владимир пытался найти общий язык с ним. Иметь хотя бы обычные взаимоотношения. Но, к сожалению, ничего не добился.

Как всякий завистливый человек, Хаммихин с первой встречи невзлюбил Ушакова за то, что тот (мальчишка) имел больше, чем он (ветеран), боевых наград. Но только не подавал вида. Были и другие более серьезные причины, хотя бы те же прошлые боевые вылеты, в которых штурман, по мнению командира, проявлял слишком большую самостоятельность и ненужный риск.

Владимир старался беспрекословно выполнять все указания и даже советы командира. Терпеливо сносил смешки и насмешки и никогда никому не жаловался. И все из-за того, чтобы жить в мире с людьми, с которыми летал на боевые задания и бил ненавистных фрицев. А это было главным, ради чего он попал на фронт…